Красные

Интересны его оценки выступления большевиков и анархистов 3–4 июля в Петрограде, в результате которых произошли вооруженные столкновения, Ленин и Зиновьев, обвиненные в том, что они получали немецкие деньги на проведение подрывной работы, скрылись, а многие другие видные большевики были арестованы. 11 июля в письме жене Красин отмечал прежде всего плохую организацию «провокации». «Скажу только, — писал он, — если правдисты хотели осуществить какой-либо «план», вроде захвата власти, смены правительства и т. п., то, конечно, они себе самим обязаны провалом. Большей организационной беспомощности и убожества, отсутствия намека на какую-либо осознанную и поставленную себе цель трудно себе представить». «Совпадение всей этой истории с наступлением немцев на фронте, — отмечал он далее, — слишком явное, чтобы могло оставаться сомнение, кто настоящий виновник и организатор мятежа. Разумеется, заслуги идейных обоснователей и проповедников этой авантюры от этого нисколько не умаляются, и, вероятно, этот эксперимент не так-то прост и не всем из них сойдет с рук».

Дальнейшие не менее драматические события — фактический уход большевиков в подполье, охота за Лениным, выступление генерала Корнилова, большевизация Советов, все больше и больше распространявшиеся слухи о подготовке восстания большевиков — проходят фактически мимо него. Красин был занят работой и семейными делами. В августе 1917 года он перевез жену и дочерей из Норвегии в Стокгольм и два месяца сам прожил вместе с ними. «Я еще вполне ясно вспоминаю все мелочи нашей стокгольмской жизни и вижу вас всех как наяву такими, какими вы были на вокзале в минуту проводов. Могу сказать, что эти два месяца одни из самых счастливых в моей жизни», — писал он жене 16 октября, после возвращения в Петроград.

А вот русская действительность осенью 1917 года его явно не радовала: «Питер поражает прежде всего, конечно, грязью и затем какой-то отрешенностью, запустением, жалкой выморочностью. Улицы и тротуары залиты жидкой грязью, мостовые полуразрушены, сломанные там и сям решетки, перила, водопроводные тумбы или люки… По погоде настроение у толпы более кислое и злое, чем летом, да и в политике идет какая-то новая анархистско-погромная волна, перед которой, кажется, даже бесшабашные большевики начинают останавливаться в раздумье». Но в этом-то он как раз и ошибался.

На «советском Олимпе»

В событиях 24–26 октября 1917 года в Петрограде Красин тоже оставался наблюдателем «со стороны». Судя по его письмам, отношение к захвату власти большевиками у него было насмешливо-отрицательным. Впрочем, и к бывшему правительству тоже. «Временное правительство] и Совет республики, — отмечал он, — за последние недели проявляли какой-то такой паралич всякой деятельности и воли, что у меня уже возникал вопрос: да не политика ли это и не собирается ли Керенский и К⁰ — дать большевикам, так сказать, зарваться и затем одним ударом с ними покончить. В действительности покончили с ним б[ольшеви]ки нападением на Зимний дворец, в котором в последний момент не было иной защиты, кроме юнкеров и смехотворного женского батальона… Жертв почти не было, матросы и красная гвардия вели себя вполне достойно, только солдаты кое-где в Зимнем дворце, а еще вернее, переодетые солдатами уголовные элементы коснулись слегка кое-каких сундуков с драгоценными вещами».

Самым опасным для новой власти Красин считал саботаж чиновников и интеллигенции. К нему он относился неодобрительно. «Б|олыпеви]ки, вероятно, погибнут, но вместе с ними будут расплачиваться как премудрые инициаторы саботажа, так и вся беднейшая часть населения. Газеты исключительно полны руганью против большевиков, как будто кроме этого перед Россией вообще не было и нет других задач», — писал он 8 декабря. «Опасения твои, милый мой друг, что я так с бухты-барахты присоединяюсь к б[ольшеви|кам, совершенно неосновательны, — убеждал он в это время жену. — Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной, и даже за чисто организационную работу, напр[имер], по м[инистерст]ву промышленности] и торговли] или по демобилизации не могу взяться, пока изменение внутреннеполитической обстановки не создаст базы для более или менее дружной работы всех демократических элементов».