Красные

Он действительно считал, что единственным выходом из создавшейся ситуации может быть создание «однородного социалистического правительства». И если в этом случае ему предложат войти в него в качестве министра промышленности и торговли, то «отказ будет почти невозможен прежде всего потому, что я сам чувствовал бы себя в положении дезертира». К тому же, считал Красин, «я из всей левой публики являюсь наиболее, м[ожет] быть, подготовленным и в то же время имею неплохие связи в рабочей среде, хорошие среди техников». И это было правдой. Вероятно, Красину намекали на возможность такого назначения. Однако переговоры между «умеренным» крылом большевиков с меньшевиками и эсерами о создании «однородного» кабинета провалились — Ленин о нем и слышать не хотел.

Настроение у него было не из лучших: «Везде грязь, мерзость и запустение улиц, вокзалов, вагонов не поддается никакому описанию. Поезда нетопленые, окна выбиты, обивка со скамеек срезана мародерами-солдатами; вообще, не смотрели бы глаза… Нет, еще долгонько русскому народу до культуры. Это проклятое самодержавие до того озлобило и развратило народную массу во всю ее толщу, что, пожалуй, пара поколений нужна в более здоровой обстановке, чтобы мы вообще стали походить на людей».

Ругал он не только самодержавие, но и своих друзей-большевиков. Ветеран русской социал-демократии Георгий Соломон (Исецкий), который потом работал в советском полпредстве в Германии, в системе Внешторга и много лет дружил с Красиным[23], записал разговоры с ним осенью 1917 года.

«Ты спрашиваешь, что это такое? — говорил, по словам Соломона, Красин. — Это, милый мой, ставка на немедленный социализм, то есть утопия, доведенная до геркулесовых столбов глупости! Нет, ты подумай только, они все с ума сошли с Лениным вместе! Забыто все, что проповедовали социал-демократы, забыты законы естественной эволюции, забыты все наши нападки и предостережения от попыток творить социалистические эксперименты в современных условиях, наши указания об опасности их для народа, все, все забыто!

Людьми овладело форменное безумие: ломают всё, всё реквизируют, а товары гниют, промышленность останавливается, на заводах царят комитеты из невежественных рабочих, которые, ничего не понимая, решают все технические, экономические и, черт знает, какие вопросы! На моих заводах тоже комитеты из рабочих. И вот, изволишь ли видеть, они не разрешают пускать в ход некоторые машины… АЛенин… да, впрочем, ты увидишь его: он стал совсем невменяем, это один сплошной бред! И это ставка не только на социализм в России, нет, но и на мировую революцию под тем же углом социализма! Ну, остальные, которые около него, ходят перед ним на задних лапках, слова поперек не смеют сказать и, в сущности, мы дожили до самого форменного самодержавия».

Трудно было представить, что человек, произносящий подобные речи, вскоре сам окажется в окружении «невменяемого» Ленина и будет до своей смерти служить тому делу, которое он олицетворял.

«В Красине было чересчур много скепсиса»

Когда с «красным лордом» начала происходить очередная метаморфоза, которая привела к большевикам? Его не раз уговаривали: Луначарский, Троцкий, да и сам Ленин.

Троцкий вспоминал: «Октябрьский переворот он встретил с враждебным недоумением, как авантюру, заранее обреченную на провал. Он не верил в способность партии справиться с разрухой. К методам коммунизма относился и позже с ироническим недоверием, называя их «универсальным запором». Уже в первый короткий петроградский период нашей советской истории сделана была попытка притянуть Красина. Владимир Ильич очень высоко ценил технические, организаторские и административные качества Красина и стремился привлечь его к работе, отстранив вопрос о политических разногласиях. Красин не поддавался сразу.

— Упирается, — рассказывал Владимир Ильич, — а министерская башка…

Это выражение он повторял в отношении Красина не раз: «министерская башка»…

Пробуждавшаяся революционная активность боролась в нем со скептицизмом. Красин отбивался от ленинских атак, преувеличенно хмурил брови и пускал в ход самые ядовитые свои словечки, так что Владимир Ильич среди серьезной и напористой аргументации вдруг останавливался, вскидывал в мою сторону глазом, как бы говоря: «Каков?!» — и весело хохотал над злым и метким словечком противника. Так впоследствии Ленин неоднократно цитировал красинский «универсальный запор».