Красные

Несмотря на новое назначение, он еще почти год не появлялся в Лондоне. В Москве планировалась большая реорганизация — наркоматы внешней и внутренней торговли должны были слиты в единый Наркомат внешней и внутренней торговли. Красин объединение поддерживал, считая, что оно улучшит согласованность и планирование внутренней и внешней торговли. Хотя получилось наоборот — громадный аппарат нового «супернаркомата» работал медленно, «со скрипом».

При реорганизации, которая состоялась в ноябре 1925 года, Красин лишился поста наркома и стал заместителем наркома по внешней торговле. А главой наркомата стал Александр Цюрупа. Впрочем, ненадолго — в январе 1926 года на его место назначили опального оппозиционера Льва Каменева. На XIV съезде партии в декабре 1925 года «новая оппозиция» во главе с Зиновьевым и Каменевым потерпела поражение, и ее лидеров сняли с занимаемых высоких постов и перевели на менее важные посты.

Поездку в Лондон задерживали не только московские дела, но и проблемы со здоровьем.

«Чувствуешь себя каким-то вампиром»

Красин уже несколько лет чувствовал, что болен. В его письмах с начала 20-х годов он часто дает описания своего самочувствия и рассказывает о визитах к врачам. Судя по всему, доктора сначала не могли точно установить диагноз его болезни. В ноябре 1922 года Красин, например, писал, что его, после обследования в Берлине, на неделю положили в санаторий. Он предполагал, что «эскулапы… вероятно, обдерут [меня] как липку, хотя я еще не сказал настоящего своего имени».

Обследование же в санатории показало некоторое расширение сердца и аорты, и местный профессор заявил, что это, возможно, последствия скрытой формы сифилиса. Пришлось Красину проверяться и на этот счет, хотя он и сильно возмущался. Дело закончилось тем, что причины патологии объяснили перенесенной им малярией и прописали пить йод, мышьяк и вести правильный образ жизни. «Словом, вся эта медицинская гора родила мышь… и первый знаменитый профессор оказался если не шарлатаном (хотя обобрал меня, с санаторием, изрядно), то во всяком случае спецом с предвзятыми идеями, склонным из пациента делать «опытного кролика», — писал Красин.

Со временем, однако, самочувствие не улучшалось. Случались приступы резкой слабости, головокружения, тошноты. Красин считал, что все дело в возрасте, усталости и слишком загруженном работой графике. Но к концу 1925 года он иногда даже не находил в себе сил сидеть на совещаниях в объединенном Наркомате внешней и внутренней торговли. Он ложился на кушетку и в таком положении делал доклады или выступал в прениях. Часто принимал сотрудников и посетителей прямо дома.

В ноябре 1925 года его положили в Кремлевскую больницу. Как писал Красин жене, попал он туда из-за отравления — «съел в Кремле кусочек языка, не очень, видимо, свежего». Ничего, по его словам, врачи у него не нашли: «Единственное — это малокровие и недостаток гемоглобина и красных шариков. Это, очевидно, результат того, что я почти не бываю на воздухе и солнце, и вывод отсюда, конечно, — необходимость перемены режима, поближе к природе».

Ему поставили диагноз «хроническая анемия». Красин, однако, заметил, что «лечиться здесь я ведь все равно не буду (особенно после того, когда на Фрунзе наши эскулапы так блестяще демонстрировали свое головотяпство)». Любопытное замечание, особенно если учесть, что вокруг смерти наркома по военным и морским делам Михаила Фрунзе, умершего 31 октября 1925 года после операции язвы желудка, ходили странные слухи — якобы на операции настаивал Сталин, который хотел таким образом убрать своего потенциального конкурента в борьбе за власть…

«Я немедленно поехал в больницу, — вспоминал Семен Либерман. — Меня ввели в маленькую комнату, и я увидел перед собой обреченного человека. Красин сильно похудел, лицо его заострилось. Он попытался шутить, но в шутке его было много горечи, и видно было, что не по своей воле он находится в этой больнице; он предпочел бы европейских врачей и близость к своей семье, оставшейся за границей. Впервые я увидел, как его постоянная жизнерадостная улыбка уступила место озлобленному сарказму, желчной насмешке — над другими, над самим собой, над московской властью и над тем буржуазным миром, который окружал его за границей и в котором он себя чувствовал, как рыба в воде».

Выйдя из больницы, Красин встретился со своим старым другом Александром Богдановым, который тогда как раз проводил опыты по омоложению организма и лечению с помощью переливаний крови. Богданов согласился сделать переливание крови и ему и, как писал Красин жене, «сейчас мы ищем, как я говорю, «поросенка» [донора. — Е. М.]… Сама операция проще, чем вспрыскивание дифтеритной сыворотки, и уже на другой день люди идут на работу. Если успею скорее кончить с Цюрупой[28] и Наркомторгом, то уеду в Париж, не ожидая переливания, если же скоро найдем «поросенка», перелью и буду вам телеграфировать».