Кратчайшая история Советского Союза

Кампания террора, которую в западной историографии называют «Большими чистками», а советские граждане часто уклончиво именовали «1937-м», была решительно запущена в начале года на пленуме ЦК, где снова заговорили о саботаже в промышленности, обвинив в нем ее руководителей из числа коммунистов, а также о коррупции и предательстве среди республиканских и областных секретарей партии. Инициатором этого нового раунда террора был, без сомнения, Сталин, хотя сделать доклад на открытии пленума он поручил Молотову. Атмосферу задавал состоявшийся месяцем ранее в Москве второй показательный процесс, очень широко освещавшийся в советской печати. Подсудимых, в число которых попал и заместитель Орджоникидзе в наркомате тяжелой промышленности, обвинили во вредительстве, терроризме, шпионаже и измене; все они сознались, были приговорены к смерти и без промедлений казнены. «Расстрелять, как поганых псов!» – вот знаменитое заявление прокурора Андрея Вышинского. В том же негодующем духе высказывались на митингах по всей стране.

Все последние месяцы 1936 г. Орджоникидзе отчаянно, но безуспешно пытался отвести угрозу от своего заместителя, а потерпев неудачу, покончил с собой – лишь бы не видеть, как уничтожается воспитанная им когорта руководителей советской промышленности. Первыми на линии огня оказались директора предприятий, которых обвиняли во «вредительстве» и в авариях на производстве, а также первые секретари парторганизаций республик и областей (многие из них были еще и членами ЦК партии): последним ставили в вину диктаторские замашки, злоупотребление властью и непотизм. Другими словами, виноваты они были в том, что действовали в соответствии с негласным перечнем своих должностных обязанностей, который сложился в 1930-е гг. Там, где руководители республик были представителями титульной национальности (как на Украине, в Узбекистане, Армении, Грузии и Татарской АССР), их обвиняли еще и в «буржуазном национализме». Их обширные клиентские сети позволяли репрессиям нарастать наподобие снежного кома, пока республика или область полностью не лишалась руководящей прослойки. В Туркмении процесс приобрел такой размах, что республиканской компартии несколько месяцев пришлось обходиться без Центрального комитета.

В июне 1937 г. репрессии добрались и до армии: маршала Михаила Тухачевского и практически все высшее военное командование (за исключением члена политбюро Клима Ворошилова) судили на закрытом процессе, обвинив в сговоре с Германией, и без дальнейших разбирательств расстреляли. Все эти военачальники («Иуды, продавшиеся за фашистские сребреники») и пальцем не шевельнули, чтобы спастись, не говоря уже о том, чтобы избавиться от Сталина, – не единственный в советской истории случай, когда висящее на стене армейское ружье в итоге не выстрелило.

Аресты самых разных представителей элиты, подстегиваемые неослабевающим потоком оппортунистических доносов на руководителей, коллег и соседей, продолжались на протяжении всего 1937 года. Даже члены политбюро с ужасом ожидали полуночного стука в дверь (хотя бо́льшая их часть все-таки уцелела); все обычные правила игры больше не работали, и партийные бонзы уже не могли спасти от ареста ни приближенных, ни членов своих семей. Жертвами террора – чаще всего в результате падения своего политического покровителя – становились и выдающиеся представители творческой интеллигенции. Бродяг, сектантов и рецидивистов рутинно арестовывали в интересах поддержания общественного порядка. Репрессии обрушились на поляков, финнов, немцев и представителей других этнических групп, которых можно было заподозрить в симпатиях к иностранным державам; тех из них, кто проживал вблизи границы, массово депортировали в удаленные районы.

Когда в 1938 г. наметились признаки ослабления террора, в Москве прошел третий показательный процесс, на котором судили Бухарина и бывшего главу ГПУ Генриха Ягоду. Как и раньше, обвиняемые во всем сознались – поступок, который бывший коммунист Артур Кёстлер интерпретировал в своей книге «Слепящая тьма» как последнюю услугу партии со стороны этих верных большевиков. Вероятно, для них это был еще и последний шанс высказаться публично, и оба они, кажется, попытались соединить требуемое признание с замаскированным его опровержением. («Если бы я был шпионом, – сказал Ягода, – то уверяю вас, что десяткам стран пришлось бы распустить свои разведки».)