Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Предположим, что человек продал всю свою землю, кроме маленького двора с колодцем; предположим, что при разделе наследства старого друга он попросил его бритвы и получил их; предположим, что когда к нему прислали баул, завязанный веревкой, он вернул баул, но веревку оставил себе. И когда мы слышим, что его враг был пойман при помощи лассо, затем ему было перерезано горло, предположительно бритвой, а тело в итоге найдено в колодце, нам не нужно звать Шерлока Холмса, чтобы сделать предварительное предположение, кто во всем этом виноват.

В ходе переговоров прусского правительства с лордом Холдейном и сэром Эдуардом Греем, как мы теперь можем увидеть, также были вещи отданные и вещи удержанные – решения, устраивающие прусского заговорщика, и решения, его не удовлетворявшие. Германский канцлер отказался обещать Англии, что Пруссия не будет агрессивной, и попросил вместо этого, чтобы Англия обещала быть нейтральной.

В этом не может быть иного смысла, кроме одного -так может рассуждать агрессор. Германия предложила мирное устройство, запрещавшее Англии вступать в военный союз с Францией, но разрешавшее Германии сохранить ее старый военный союз с Австрией. Когда час битвы пробил, немцы использовали Австрию, своего старого военного союзника, и попытались использовать свою свежую идею нейтралитета Англии. Иными словами, они использовали и веревку, и бритву, и колодец.

Но, либо по случайности, либо по причине личных качеств дипломатов, Англия к концу этих трех лет сохранила свободу рук и сумела сорвать германский план. Массы английского народа не имели о нем никакого понятия. Они вообще считали возможность существования подобного плана абсурдом. Но были люди, знавшие то, что следовало знать. Слова благодарности и извинения надо адресовать тем, кто даже в дни глубочайшего затишья нашего сонного партнерства с Пруссией видел: она не партнер, а потенциальный враг. Речь идет о таких людях, как мистер Блэтчфорд[200], мистер Барт Кеннеди[201] или покойный Эмиль Рейх[202].

Но указать на одну их неточность все-таки придется. Лишь немногие из них, за восхитительным и едва ли не магическим исключением доктора Саролеа, видели Германию такой, как она есть, – заинтересованной только в Европе и лишь случайно – в Англии, а в действительности, на первых шагах, не заинтересованной в Англии вовсе. Даже антигерманцы были слишком островными. Даже те, кто видел большую часть германского плана, обращали внимание в основном на те его аспекты, которые были посвящены Англии. Они рассматривали его как чисто коммерческую и колониальную ссору и видели проблему в картинах ужасающего вторжения в Англию, которое на самом деле было невероятным. Страх перед Германией был очень германским страхом перед Германией. Они тоже смотрели на англичан, как на морских немцев.

Они думали, что Германия собирается воевать с чем-то себе подобным – практическим, прозаическим, капиталистическим, соревнующимся с Германией, пытающимся вести себя в бою, как в бизнесе. Время более широкого видения тогда еще не пришло. Лишь потом мы осознали, что куда серьезнее Германия воюет с вещами, которые на нее не похожи; вещами, которые мы, к сожалению, практически утратили. Именно поэтому мы должны помнить, какими мы были и какой путь прошли. Мы должны помнить, что вдали, высоко на горе, с которой был сброшен полумесяц, виднеется подлинный противник прусского железного креста – крест крестьянский, деревянный.

Первые волны нашей паники были провинциальными, неглубокими; в основном мы были одержимы идеей мира, убеждены в его необходимости. Но этот мир был бы позорным. Мы находились на уровне самого глубокого ущелья нашей складчатой истории; надо признать, что презрительный расчет Германии на нашу покорность и отстраненность не был беспочвенным, хотя, слава богу, в итоге оказался ошибочным.

Пришел час «наслаждения плодами» наших с ней союзов, направленных против свободы. Робкое принятие германской Kultur в наших книгах и школах закабалило некогда свободную страну, при помощи германского формализма и германского страха. По странной иронии, тот же популярный писатель, который уже предупреждал нас об опасности, исходящей от пруссаков, пытался нести людям чисто прусский фатализм, настаивая на важности для нас шарлатана Геккеля.

Борьба двух великих партий давно уже превратилась в нежные объятия. Эту реальность отрицали, притворно говорили, что никаких договоренностей нет, а есть просто общий патриотизм. Но правда вышла наружу: стало очевидно, что лидеры двух партий, отныне не идущих каждая своей дорогой, были куда ближе друг к другу, чем к своим последователям. Власть этих лидеров выросла неимоверно, но расстояние между ними сократилось, пока не исчезло совсем. В 1800 году в насмешку над последователями Фокса говорили, что виги въехали в парламент на извозчиках. Но в 1900 году и виги, и тори ехали в парламент на одном кэбе.