Тут надо отметить один интересный факт. Большая часть этой прославленной хроники в картинках отнюдь не связана с теми широко известными историческими событиями, которых мы тут кратко коснулись. Она, конечно, показывает смерть Эдуарда. Она иллюстрирует трудности предприятия Вильгельма, сводившего леса для строительства кораблей, пересекавшего Ла-Манш и атаковавшего холм в Гастингсе, где по отношению к отступнику Гарольду и его армии восторжествовала полная справедливость. Однако на самом деле то, что исторически верно будет назвать Завоеванием, началось уже после того, как Вильгельм высадился на берег Суссекса и разбил Гарольда.
Только после этих операций мы можем констатировать последовавший за ними новый, стратегический континентальный милитаризм. Вместо того, чтобы идти на Лондон, Вильгельм идет в обход него. Переправившись через Темзу у Уоллингфорда, он отрезал город от остальной страны и вынудил его сдаться. Он предъявил себя как избранного короля, соблюдя тем самым ритуалы, со всей определенностью указывающие на мирное наследование Исповеднику. И лишь после короткой отлучки в Нормандию Вильгельм вновь принял на себя труд войны, дабы привести всю Англию под свою корону. Минуя заснеженные холмы, он опустошил северные графства, захватил Честер и скорее создал, чем завоевал королевство.
Это предприятие легло в основу исторической Англии, но именно о нем, о втором этапе кампании, вышитые картинки не говорят нам ничего. Гобелен Байё вполне мог быть завершен до нормандского завоевания. Зато он в подробностях рассказывает о рядовом походе в Бретань только для того, чтобы показать Гарольда и Вильгельма братьями по оружию – в частности, там есть изображение Вильгельма в момент передачи оружия Гарольду. И здесь опять заложено куда больше символического значения, чем может вынести из этой иллюстрации современный читатель. О чем же говорило это изображение современникам в те времена, когда жив был древний символизм оружия, проливающего кровь?
Я уже упоминал, что герцог Вильгельм был вассалом короля Франции; в этом факте – ключ к пониманию светских взаимоотношений той эпохи. Вильгельм был, конечно, мятежным вассалом, и энергии мятежности нашли отражение в судьбах его собственной семьи – его сыновья Руфус и Генрих I досаждали ему намерениями, идущими вразрез с его собственными. Но было бы ошибкой считать, что личные ссоры важнее освященной традицией системы взаимоотношений. Эту систему мы зовем феодализмом.
Феодализм как главная характеристика Средних веков – общее место в современных исторических воззрениях. Но эти же воззрения более склонны искать следы прошлого на улице Вардур, а не на улице Уотлинг[256]
. Они прикладывают термин «средневековый» практически ко всему – от раннеанглийского до ранневикторианского. Выдающийся социалист охарактеризовал этим словом наши вооружения, то есть посчитал уместным приложить данный термин к самолетам. Точно так же само определение феодализма и выяснение того, был ли он частью системы или же препятствием на столбовом пути средневекового развития, смешивается в нынешних дебатах с совершенно посторонними вещами – например, такими, как английская иерархия землевладельцев. Но феодализм едва ли не противоположен иерархии землевладельцев. Ведь для землевладельца главное заключается в том, что его собственность абсолютна и безмятежна. В то время как само определение феодализма подразумевает пребывание в должности, исполнение должностных обязанностей – причем долг заключался в несении воинской службы. Люди платили ренту сталью вместо золота, дабы копьями и стрелами сокрушить врагов их лендлорда. Но и сами лендлорды не являлись лендлордами в современном смысле этого слова – каждый из них и на практике, и в теории был арендатором у короля. А тот в свою очередь мог находиться в феодальной зависимости от Папы или императора. Назвать этот воинский долг солдатчиной значит исказить существо дела – тут далеко все не так просто, как кажется. Именно здесь находится узловая точка – та загадка в природе феодализма, которая ответственна за половину кровавых неурядиц в европейской истории, и особенно в истории Англии.Тот тип государства и культуры, который мы за неимением лучшего слова называем средневековым, был совершенно уникален. Можно употребить другие слова – «готика» или «великая схоластика». Последнее – весьма немаловажно. Логично полагать, что институт власти – производная разума, и все люди, обладающие разумом, это признают, хотя, в случае Гекели[257]
, они могут отрицать значение разума или выражать неудовольствие его плодами. Но феодализм отнюдь не был логичным, здесь никогда не было точно известно, в чьих руках сосредоточена власть. Феодализм расцвел до того, как началось средневековое возрождение. Он напитал энергией Тёмные века, предшествовавшие Средним векам, -эпоху, когда варварство сопротивлялось натиску полуварварства. Я говорю так вовсе не для того, чтобы умалить значение феодализма.