Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Неполноценность островного принципа в подходе к нашей истории прекрасно видна на примере того, как в популярных изданиях трактуется фигура Ричарда Львиное Сердце. Сказка, рассказываемая о нем, намекает, что его отъезд в Крестовый поход был чем-то сродни бегству школьника за моря в поисках романтических похождений. С этой точки зрения, его поступок – простительная и даже привлекательная шалость. Но на самом деле он был скорее ответственным англичанином вроде тех, кто в тяжелый для родины час отправляется, как это происходит сегодня, на фронт. Христианский мир в те времена представлял собой практически единую нацию, а фронт проходил по Святой земле. Скорее всего, у Ричарда и впрямь характер был авантюрный и даже романтический – впрочем, для того, кто рожден солдатом, стремление делать свое дело хорошо вряд ли выглядит столь неблагоразумно романтично.

Самое главное, в чем следует упрекнуть островной принцип подхода к истории – это отсутствие в нем сопоставления с событиями на континенте. Ведь достаточно сделать один шаг через Дуврский пролив, чтобы обнаружить ошибочность этого принципа. Филипп Август[260], современник Ричарда, имел репутацию крайне осторожного и хладнокровного государственного деятеля, однако он тоже отправился в Крестовый поход. Дело, конечно же, в том, что Крестовые походы для всех ответственно мыслящих европейцев были делом сугубо государственническим и патриотическим.

Примерно через шесть столетий после того, как христианство возникло на Востоке и двинулось на Запад, другая великая вера поднялась на тех же восточных землях и последовала за ним, как огромная тень. Как и тень, она одновременно подражала и искажала. Мы называем ее исламом, или вероучением мусульман. Возможно, описанием, лучше всего объясняющим его, будет последний язык пламени над средоточием всего восточного – всего накопленного иудейским и другими племенами, но последовательно отвергнутого церковью, ставшей более европейской, когда христианство превратилось в Христианский мир. Наивысшей идеей Востока была ненависть к идолам, и с его точки зрения, наше отношение к Воплощению само по себе выглядело идолопоклонством. Восток не устраивали две вещи: что Бог явился во плоти и что Его впоследствии стали делать из дерева или камня.

Исследования вопросов, тлеющих как следы степного пожара, христианского обращения показывают, что фанатизм, направленный против искусства или мифологии, сначала был следствием и реакцией на это обращение. Он был чем-то вроде особого мнения меньшинств еврейского народа. В этом смысле ислам имеет черты сходства с христианской ересью. Ранние ереси были полны безумных отрицаний или неприятий Воплощения, спасающих их Христа от реальности тела даже за счет откровений его души. Греческие иконоборцы добирались до Италии, разбивали чтимые народом статуи и обвиняли Пап в идолопоклонстве, пока их не направил на путь истинный, хотя и довольно символическим образом, меч предка Карла Великого. Ими двигало то же самое разочарованное отрицание, какое взвилось пожаром от пламенного гения Магомета и выжгло земли Востока. По ним прошла конница, едва не покорившая мир.

Если вы полагаете, что этот восточный сюжет слишком далек от истории Англии, я отвечу вам, что данная книга, увы, содержит достаточно отступлений от темы, но именно этот фрагмент таковым не является. Есть настоятельная необходимость твердо помнить, что семитское божество постоянно преследовало христианство, как призрак. Помнить об этом надо в каждом уголке Европы, но особенно в нашем краю. Если у кого-то возникнут сомнения в необходимости этой памяти, пусть он предпримет прогулку по приходским церквям Англии в радиусе тридцати миль, а затем спросит, почему эта каменная Богоматерь безголова, а этот витраж выбит. И он скоро осознает, что сегодня в его собственные переулки и дома вернулось то же самое пустынное бешенство и что его сумрачный северный остров озарен яростью иконоборцев.

Частью этой бесплотной, но от того не менее зловещей простоты ислама стало его презрение к границам. Его дом был отсутствием дома. Поскольку он был рожден в песчаной пустыне среди кочевников, то мог идти куда угодно, ибо шел ниоткуда. Но в сарацинах ранних Средних веков эта кочевническая сущность ислама была замаскирована высокой цивилизацией, более просвещенной, образованной, хотя и, так сказать, менее художественной, чем современный ей христианский мир. Мусульманский монотеизм был (или казался) более рационалистической религией в сравнении с христианством. Его рафинированность, отсутствие корней особенно помогали развитию абстрактного мышления, от которого в наследство осталось нам понятие «алгебра».