Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

По сравнению с ним христианская цивилизация слишком во многом полагалась на интуицию. Однако эта интуиция была весьма сильна и, в отличие от космополитичного ислама, вела в противоположную сторону. Она была полна местных привязанностей, оформившихся в целой системе оград, покрывающей узором все средневековое от геральдики до земельных владений. Во всех установлениях и обычаях христианства была форма и цвет, их можно было увидеть на камзолах герольдов и гербовых щитах, одновременно и строгих, и радостных. Здесь нет и намека на уход от интереса к внешнему миру -это часть внешнего мира. Само приветствие, адресуемое страннику через стену, было признанием значимости стены. Те, кто считает, что их собственная жизнь самодостаточна, не воспринимают ее предел как стену, но как конец света. Китайцы, отметив это обстоятельство, назвали белого человека «неболомом».

Средневековый дух любил свою часть жизни именно как часть, не как целое, – как взятую напрокат откуда-то еще. Есть шутка про монаха-бенедиктинца, который пользовался общей благодатью Benedictus benedicat[261], после чего неграмотный францисканец победно провозгласил Franciscus franciscat[262]. В этом иносказании есть что-то от истории Средневековья, и если бы существовал глагол «францискизировать», с его помощью можно было бы приблизительно описать сделанное святым Франциском. Но этот индивидуальный мистицизм еще только ждал часа своего рождения, так что Benedictus benedicat – это очень точный девиз раннего Средневековья. Я имею в виду, что все благословлено извне тем, кто сам тоже благословлен кем-то извне, и только благословенный благословляет.

Ключом к Крестовым походам является вот что: для их участников то самое «извне» не было бесконечным, как для современной религии. Любое «извне» имело свое место. Загадка местного, состоящая в том, что именно оно пробуждает в человеческом сердце, была настолько же присуща самым отвлеченным христианским понятиям, насколько она отсутствует в самых конкретных исламских понятиях. Англия наследовала это от Франции, Франция от Италии, Италия от Греции, Греция от Палестины, а Палестина от рая. И неспроста фермер из Кента звал освящать свой дом приходского священника, рукоположенного архиепископом Кентербери, рукоположенного в свою очередь Римом. Сам Рим более себе не поклонялся, как было в языческом веке. Сам Рим смотрел на восток, на мистическую колыбель своей веры, на страну, где сама земля называлась святой. Но однажды он посмотрел на восток, чтобы снова увидеть ее, а увидел лицо Махаунда[263]. Он увидел, что там, где находился его земной рай, стоит гигант-завоеватель из пустыни, для которого все места одинаковы.

Потому-то и пришлось отвлечься, чтобы рассказать о скрытых переживаниях, породивших Крестовые походы. Современный английский читатель, как правило, совершенно отрезан от чувств переживаний рода, присущих его предкам. А без этого подлинное противоречие между христианским миром и миром ислама, ставшее огненным крещением для юных наций, не удастся увидеть во всей его исключительности. Оно не было простым спором двух людей, взыскующих святости Иерусалима. Спор был куда непримиримее: один человек желал ее, а другой никак не мог увидеть, почему же она столь желанна.

Мусульманин, конечно, имеет свои собственные священные места, но он никогда не чувствовал в их отношении того же, что западные люди чувствовали по отношению к полю или к стропилам дома. Он думал о священном как о святом, но не о местах как о конкретных местах. Суровость, запечатавшая его воображение, боевые странствия, запечатавшие его покой – все это лишило мусульманина падений и взлетов, свойственных местному патриотизму. Именно поэтому турки получили от ислама империю, но так и не стали нацией.

Последствия похода против могущественного и загадочного врага оказались неизмеримо огромными для преобразования как англичан, так и других наций, развивавшихся бок о бок с Англией. Во-первых, мы многое узнали о том, что собой представляют сарацины. Во-вторых, мы еще больше узнали о том, чего сарацины собой не представляют. Познакомившись с тем хорошим, чего недоставало нам, мы, к счастью, оказались способны за ними последовать. Но во всем хорошем, что недоставало им, мы утвердились и стали крепки, как алмаз, таким образом бросив им вызов.

Можно сказать, что христиане толком не знали, насколько они были правы в своем пути, пока не пошли на войну с мусульманами. Самой скорой, очевидной и символической реакцией, воспоследовавшей за этим, стали лучшие образцы того, что мы называем христианским искусством, и особенно те нелепицы готической архитектуры, которые не только пережили века, но и до сих пор порой брыкаются.