Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Феодализм в своей основе был довольно гуманной вещью, само название одной из ключевых феодальных церемоний свидетельствует об этом: ом-маж – это слово фактически означает человечность. С другой стороны, средневековая логика никогда до конца не соответствовала значению этого термина и в своих крайностях оказывалась негуманной. Часто случалось, что предубеждения защищали людей, в то время как чистый разум их испепелял. Феодальные ростки пробились сквозь местничество Тёмных веков, когда при отсутствии дорог холмы запирали долины не хуже гарнизонов. В ту пору патриотизм ограничивался приходом – у народа не было страны, а только сторонки. В таких условиях от лорда зависело больше, чем от короля, но это порождало не только форму местной власти, но и форму местной свободы. Так что я бы не советовал игнорировать свободолюбие как элемент феодализма в английской истории. В ней феодализм и впрямь был одной из вариаций свободы, которую англичане вкусили и за которую держались.

Загвоздка системы была вот в чем. В теории король владел всем, как наместник небес, и это вело к деспотии, к «божественному праву», которое означало природную власть. При этом, однако, король был просто одним из лордов, помазанным церковью, как требовали правила того века, на верховенство. И хотя теоретически королевская власть перевешивала права лордов, на практике этот аспект не раз становился зерном мятежа. Борьба здесь была куда более равная, чем в нашу эпоху фабричных боеприпасов – противоборствующие группы могли без труда вооружиться луками из леса или копьями из кузницы. Там, где все люди – военные, нет милитаризма.

Но более существенно вот что: раз королевства были мозаичной территорией и в каком-то смысле мозаичной армией, то и отдельные части этой мозаики тоже были королевствами. Тому, кто подчинялся, в свою очередь тоже подчинялись. Поэтому вассал, верный своему лорду, мог оказаться мятежником по отношению к королю, или же король мог избавить его от присяги лорду. Это противоречие ответственно за трагические страсти вокруг разного рода предательств, в том числе и в случае Вильгельма и Гарольда. Того, кого подозревали в предательстве, то и дело призывали[258], благодаря чему он постоянно чувствовал себя отверженным.

Разрубить этот узел было и просто, и страшно. Измена даже в случае мятежа воспринималась именно как измена, как бегство с поля боя, – но боя, не прекращающегося ни на миг. Именно поэтому в Средние века у англичан было больше гражданских войн, чем во всей остальной истории, и в этих войнах была повинна именно внутренняя темная энергия. То ли таким образом проявлялась островная нетерпимость, аморфная, как морской туман, с которого начиналась эта повесть, то ли отпечатки Рима действительно были легковеснее галльских. Как бы то ни было, феодальная прививка к местной почве не допустила даже попытку построения Града Господня, идеального средневекового государства. В результате был достигнут компромисс -люди позднейших времен польстили себе тем, что назвали его конституцией.

Выправить перекосы критического взгляда можно при помощи нескольких парадоксов, на которых, если не воспринимать их в отрыве от общей картины, будет полезно сосредоточить внимание. Об одном из них я упоминал в начале главы, это -сила слабых королей. Дополню его другим, обозначившимся в годы кризиса нормандской власти. Его можно сформулировать как «слабость сильных королей». Хотя Вильгельм Нормандский добился быстрого успеха, в конечном счете он оказался куда менее успешен, чем принято считать, – именно в его ошеломительном успехе скрыт секрет сбоя, который дал о себе знать лишь спустя время после его смерти.

Очевидно, его основной целью было упрощение Англии, превращение ее в опирающуюся на народ автократию, вроде той, что формировалась во Франции. Чтобы достичь этой цели, Вильгельм делил феоды[259] на небольшие разбросанные клочки, требовал от вассалов своих вассалов присяги лично себе, использовал любые доступные средства против баронства: от высочайшей культуры иностранных священнослужителей до примитивных реликвий саксонских времен.

Но именно параллель с Францией делает последний парадокс столь очевидным. Все знают, что первые французские короли были марионетками, а мажордомы оказались столь наглы, что стали королями над королями. Однако марионетка вполне может превратиться в идола, народного кумира, не имеющего себе равных, пред которым любые мажордомы, любая знать либо склонится, либо сломается. Во Франции абсолютная власть сформировалась во многом потому, что власть там жестко не увязывалась с личностью. Король стал абстрактным понятием, как республика. Кстати, средневековые республики тоже были закреплены божественным правом.