Краткий миг

— Рад это слышать… В общем, всё это открывалось мне, поток меня захлёстывал. Было это ещё не в России, а в Штатах. Мы к тому времени уехали с Кипра, жили в Америке. Была у меня чудесная учительница, русская. Оказалась она в Штатах по диссидентской части ещё в советские времена, муж у неё был знатный советский диссидент, потом, уже в Америке, они развелись. За годы жизни в Америке она трансформировалась из диссидентки в горячую русскую, даже я бы сказал — советскую, патриотку. Пыталась вернуться в Россию, но почему-то не получилось. Много мне рассказывала о Советском Союзе, о своей жизни, о детстве. После полугода занятий я прилично говорил по-русски и читал серьёзные тексты. Привязался к моей Наталье Николаевне. И тут сказали: пора в Россию. Наталья Николаевна даже плакала, когда мы прощались. Обещала приехать ко мне, но — увы. Кстати, она вскоре умерла, не слишком старой. Словом, пора — так пора. Я только выговорил себе право съездить ненадолго на Кипр. Наши черти там вовсю орудовали на британской военной базе, прямо как у себя дома. Даже и непонятно было, то ли это британская база, то ли чертовская, а может, это одно и то же. И я там бывал. Тренировался по программе спецназа и учил русский, много читал; на Кипре у меня тоже была учительница русского языка, но она мне не нравилась. Молодая была и противная, — Прасковье показалось, что Богдан поморщился.

Родители мои вскоре оказались недалеко — на Ближнем Востоке. Вот именно во время этой командировки они и погибли. Мой ментор сказал: «Плакать нельзя. Надо учиться, трудиться, быть достойным. Родители смотрят на тебя, они всё о тебе знают. Единственное средство от тоски — быть постоянно занятым».

— Мне отец говорил то же самое, — прошептала Прасковья.

Богдан продолжал:

— Вроде я был очень занят, но иногда бывали моменты ужасной тоски и одиночества. В эти моменты я думал: мои все погибли, братья, родители — значит, и я должен погибнуть. А там мы встретимся, я всех увижу и мне будет гораздо лучше. Я неколебимо верил, да и сейчас верю, в потустороннюю встречу. — Он поцеловал её. — Очень мне хотелось увидеть своих братьев. Родители были очень строгие, а братья, казалось мне, будут ближе, хотя они тоже намного старше, чем я. Они мне, в сущности, в отцы годились, разница меж нами была девятнадцать лет. Я говорил тебе, что они были боевые пловцы, диверсанты. Погибли очень рано, фактически в первой своей операции. В детстве я о них думал, представлял их. И мне всегда казалось, что в море я ближе к ним, чем на суше. Я много плавал и по плаванию выполнял нормативы боевых пловцов. Но меня готовили не к этому. Это была просто память о братьях.

— Ты поразил меня своим умением плавать, когда мы впервые попали на Кипр.

— Да, тогда я прилично плавал. Помню, впечатлил вашего школьного учителя физкультуры… как его?.. дядя Коля, кажется, когда в пару махов переплыл вашу реку. Сейчас, конечно, всё не то…

Так вот тогда, в мои пятнадцать, мне взбрела в голову идея отправиться на некий скалистый островок, в одиночку, непременно в одиночку, на гребной лодке. Доплыву — значит, я молодец, не доплыву — слабак, но зато встречу братьев. Сама понимаешь, пятнадцать лет, дури много, к тому же тоска. Плюс романтика, холодное бушующее море, лорд Байрон, который переплывал Ламанш и Дарданеллы.

37

There is a pleasure in the pathless woods,
There is a rapture on the lonely shore,
There is society where none intrudes,
By the deep Sea, and music in its roar.[9]

Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нём означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем не укротим,

— продекламировала Прасковья в ответ. Богдан поцеловал её в шею и продолжал:

— Было это после моего дня рождения, на рубеже января и февраля, погода самая романтическая. Там ветры дуют как раз в эту пору. В общем, до острова я добрался, потом начался приличный шторм, лодка перевернулась, дальнейшее происходило вплавь. Как ты понимаешь, я доплыл. Но переохладился, так как был, естественно, не в гидрокостюме. По человеческим меркам, очевидно, должен был без вариантов замёрзнуть и утонуть. Но я как-никак чёрт и кое-как выбрался, даже до дома добрёл. Началась довольно тяжёлая пневмония, высокая температура, антибиотики почему-то не действовали — словом, «отсюда не пускают, туда не принимают», как пел Высоцкий.