Крестьяне, бонзы и бомбы

Заключенный промолчал, и за него ответил комиссар Катценштайн: — Я должен отвезти господина Раймерса в Штольпе для допроса по делу о взрыве бомбы. Но он не хочет садиться в машину.

— Допрос по делу о взрыве бомбы — это чушь, отговорка, — возмутился Раймерс. — Меня просто хотят убрать отсюда, когда крестьяне выйдут на демонстрацию.

— Я тоже так полагаю, — простодушно сказал Гарайс. — Вас хотят удалить отсюда. Вы находите это глупым?

— Нет, они ловкачи. Но и я не дурак.

— В конце концов, — медленно начал Гарайс, — вас могут эвакуировать силой. Людей здесь много, вы один. Можете кричать, здесь к крику привыкли. Сопротивляться в безнадежном положении глупо, потому что бессмысленно.

— Покоряться не должно, нужно оказывать сопротивление.

Гарайс внезапно оживился: — Само собой понятно, что бороться надо, господин Раймерс. Боритесь за ваш двор, за крестьянство, против государства, если уж вам угодно, — это борьба. Но драться кулаками одному против двадцати — это идиотизм.

— Я не поеду, — заупрямился крестьянин.

— Поедете, — мягко сказал Гарайс. — Конечно, поедете. В этой тюрьме, — он взглянул на стены, — от восьмисот до тысячи заключенных. В понедельник под этими окнами намечается демонстрация: оркестры, речи, гул, рев… Неужели вы принимаете меня за дурака, который допустит, чтобы восемьсот человек в камерах разбушевались, чтобы они потом день и ночь плакали и орали, чтобы их охватило отчаяние? И только ради того, что это пощекочет ваше тщеславие?

— Я не тщеславный.

— Тогда вы глупы. Вы надеялись, что демонстранты пройдут под вашим окном?

— Вы запретили демонстрацию?

— Послушайте, Раймерс. Со всех сторон требовали, чтобы я ее запретил. Я разрешаю ее, потому что знаю вас, крестьян. Я разрешаю собрание на Рыночной площади, марш по городу, любую речь в вашем Аукционном павильоне, но — под стенами этой тюрьмы не появится ни одного крестьянина, за это я ручаюсь!

— Вам их не удержать. Они придут.

— Они не придут. В понедельник утром я велю распространить по городу слух, что вас отсюда увезли. Независимо от того, будете ли вы еще здесь, или нет.

— Это подлость!

— Подлость по отношению к вам и благо для семисот девяноста девяти. Будьте же разумны, боритесь, ударьте меня в лицо, ведь я бонза. Я отвечу вам ударом, поборюсь с вами. Но не будьте дураком. Не будьте простофилей.

Гарайс постоял еще немного как бы в раздумье. Затем снял шляпу, неожиданно пожал крестьянину руку, сказав: «До свидания, господин Раймерс», и направился к человеку, который несколько минут назад подошел сюда вместе с полицейским и стоял, слушая разговор.

Раймерс мельком взглянул вслед бургомистру, поднял голову к небу, потом оглядел окружающих.

— Ладно, поехали, — сказал он и сел в машину.

12

Начальник тюрьмы Греве и бургомистр Гарайс обменялись сдержанным, но вполне дружеским рукопожатием.

— Стоит вам появиться, господин бургомистр, — сказал с улыбкой Греве, — как строптивый укрощается, все шероховатости сглаживаются. Во всяком случае, вы оказали мне большую услугу, было бы неприятно применить силу против этого человека.

Как он себя ведет?

— Ну что можно сказать, прошло-то несколько дней! Да, все эти люди — проблема. Как с ними ни обходись, каждый раз получается мученик. Так что я с ними никак не обхожусь.

— Он не бунтует?

— Пока нет.

— И что вы намереваетесь предложить ему потом, когда его осудят? Клеить пакеты? Вязать сетки? Плести циновки?

— Еще не знаю, — помедлив, ответил Греве. — Да ничего другого и не остается.

— Но у вас есть работа на огородах?

— Есть, но есть и инструкция, мой дорогой. На огородные работы допускаются лишь те, кто по крайней мере полгода вел себя безупречно. Огород — это награда.

— В данном случае я бы посмотрел сквозь пальцы.

— Нет уж, спасибо, мой дорогой господин Гарайс. Когда вступаешь на должность начальника тюрьмы, то поначалу делаешь исключения. Но вскоре прекращаешь это. И не только потому, что поблажки одним заключенным вызывают острую зависть у других. По мнению надзорсостава, начальство все делает неправильно, и первые, кто жалуется исполнительным органам, — это надзиратели. И между прочим, члены вашей партии, господин бургомистр.

— Что поделаешь. Всюду найдутся чересчур усердные. Кстати, вы мне напомнили…

Оба остановились. Гарайс, пошарив в кармане пиджака, извлек какую-то бумагу, оказавшуюся письмом.

— Вот, один такой сверхусердный подкинул мне на стол, — анонимно, как вы понимаете, — и письмо это из вашего заведения, господин директор.

Греве развернул письмо. Оно было написано на казенном бланке с указанием фамилии отправителя и номера тюремной камеры. Отправитель — подследственный заключенный Франц Раймерс. Камера U-317. Письмо не неинтересное, напротив, оно весьма заинтересовало начальника тюрьмы. Раймерс, находясь под арестом, дает некоему Георгу инструкции насчет демонстрации в понедельник. «Киноаппараты, сбор денег. Не давайте себя запугать. Холодное презрение. Мы должны взять власть в свои руки, это правительство терпеть дольше нельзя».