Действительно, в данном случае два состояния величия предстают как эквивалентные, поскольку можно в равной степени критиковать как тот факт, что гений непризнан, так и тот факт, что знаменитые люди не являются гениями (тема «незаслуженной славы»). Тем не менее неопределенность общего блага не позволяет продвинуться дальше в этом разногласии. Если непризнанный гений слишком увлечется срыванием масок с шарлатанов, чья слава не является заслуженной, и разоблачением в средствах массовой информации публичного успеха посредственных творцов, то, попав против своей воли в свет прожекторов, он может быть сам обвинен в стремлении к славе (или в озлобленности, поскольку ему не удалось ее обрести), что дискредитирует истинность его рвения и уменьшит его значение в мире вдохновения.
Этот пример можно сравнить с «парадоксом памфлетиста», описанным Жаном Старобинским в отношении Руссо (Starobinski, 1971, р. 52—53): «Тот, кто становится писателем, чтобы разоблачить лживость общества, ставит себя в парадоксальное положение. Становясь автором, особенно в том случае, если он торжественно начинает свою карьеру с академической премии, он идет на поводу у общественного мнения, успеха, моды. Иными словами, на нем с самого начала лежит подозрение в двуличности, и он находится во власти греха, который сам порицает... Единственным возможным искуплением является публичный акт отрешения: разрыв становится необходимым, и постоянное усилие освобождения будет ему служить оправданием... Даже извинение, если оно является публичным, по-прежнему свидетельствует о связи с миром мнения, оно не стирает ошибки». Так, Руссо, утверждая, что он не хочет делать из Эмиля «писателя книг», предвосхищает ожидаемое возражение «Но вы-то им являетесь» и отвечает на него высказыванием, очищенным от парадокса памфлетиста: «Признаю, я им являюсь, к своему несчастью. И мои ошибки, которые, полагаю, я искупил, не должны быть поводом для их повторения другими. Я пишу, не чтобы оправдать мои ошибки, а чтобы помешать моим читателям следовать им» (Rousseau, 1966, liv. Ill, p. 256). Заметим, что эта форма часто встречается в «памфлетной речи», автор которой «берет на себя парадоксальную задачу убедить в очевидном», публично критикуя «обманчивость» общественного мнения во имя «истины, скрывающейся в глубине души», но которой необходимо поделиться со всеми (Angenot, 1983, р. 85-92).
Установление компромиссов и формирование градов
Анализ компромиссов позволяет выявить ресурсы, которые могут быть использованы для расширения модели града при учитывании в ней новых принципов справедливости. Неопределенность общего блага, к которому устремлен компромисс, становится все более и более проблематичной, когда с интенсивным распространением сложных (композитных) объектов начинают вырисовываться черты нового мира и, соответственно, увеличивается число испытаний, в которые эти объекты вовлекаются. Хрупкость компромиссов, уязвимых для разоблачения, приводит к очень быстрому обновлению испытаний, которые не рассматриваются как достаточно убедительные, чтобы положить конец разногласию
Так, например, величие репутации приобрело собственную форму в полемике и испытаниях, связанных с развитием придворного общества и конфликтами, которое оно порождало (в частности, между величием придворных и милостью короля). Формирование репутации как особого порядка величия осуществлялось как в форме критики (см. критику тщеславия в трудах французских моралистов XVII века, или различие, проводимое Паскалем, между учрежденным величием и естественным величием), так и в форме разъяснения (