Критика и обоснование справедливости. Очерки социологии градов - 2013

Постановка под сомнение гражданских форм величия с позиции мира вдохновения принимает не только письменную форму. Она может быть также выражена при помощи жестов протеста. Понятие жеста часто используется для обозначения жертвы, релевантной для мира вдохновения, но устремленной к гражданскому благу. Так, о жесте говорят, чтобы обозначить действие того, кто уволился, отказался от премии, от знака отличия и так далее и сообщил об этом публично. Отказ от гражданских отличий не является в данном случае проявлением вдохновенного величия, которое само по себе подразумевает презрение к светским почестям. Если бы так обстояло дело, обнародование жеста было бы неуместным. Напротив, эта жертва обретает весь свой смысл во вдохновенногражданском компромиссе, призванном поддержать критику инородных элементов, искажающих гражданские испытания. Можно, например, отказаться от знака отличия, разоблачая торговлю влиянием в сфере вручения знаков отличия. Тот, кто осуществляет жест протеста, приковывает к себе внимание других необычным актом, требующим интерпретации. Эти зрелищныежесты*, предоставляющие инструменты мира репутации для служения коллективным делам?, предполагают, таким образом, присутствие других лиц, хотя явно им не предназначаются. На самом деле в своей естественной чистоте вдохновенный жест осуществляется в одиночку. Однако в таком случае он не оказывает никакого прямого воздействия на другого человека. Чтобы стать эффективным средством мобилизации, жест должен быть заметным, видным и выделяющимся.

Но тогда он рискует полностью оторваться от мира вдохновения и полностью перейти в мир репутации, что лишило бы его показательной ценности, поскольку (и в этом его парадоксальность) жест может вызвать мобилизацию, только если он известен другим и при этом на нем не лежит подозрение в том, что он совершается с намерением воздействовать на другое лицо. Если же дело обстоит иначе, поступок может быть обличен в терминах «заинтересованности» и «инструментализации». В таком случае говорят о «просчитанном жесте» человека, который хочет устроить спектакль^реп, показаться интересным, обратить на себя внимание или заставить публику полюбить себя. Принесение в жертву собственного тела представляет собой один из преимущественных способов сохранения вдохновенного измерения гражданского жеста. Эта жертва увеличивает груз критических суждений, направленных на обличение поступка как неподлинного, стратегического, инсценированного, заинтересованного или показного. Это хорошо видно на примере членовредительства, выражающего протест против тюремного мира, или голодовки. Голодовка, осуществляемая отдельным* лицом, но ради общего дела^Г, представляет собой компромиссный объект. Голодающий взывает одновременно и к личному сочувствию по отношению к страдающему телу (вдохновение), и к публичной ответственности должностных лиц (гражданский мир).

Хотя эта форма протеста и требует от людей высокой степени вовлеченности, она также может быть осуждена как неискренняя или симулированная, поскольку она позволяет растянуть жертву во времени и в некотором роде дозировать угрожающие жесты в адрес других. Только в том случае, когда жест предполагает принесение в жертву собственной жизни, обвинение в неподлинном характере является неприемлемым. Подобная жертва, которая не предполагает обладания никаким другим благом, кроме собственного тела, именно по этой причине является одним из способов, благодаря которому люди, не имеющие ни имени, ни власти, ни состояния, могут достичь величия. «Если бы это не случилось, — сказал Бартоломео Ванцетти на следующий день после осуждения на смертную казнь, — я бы провел всю свою жизнь, разговаривая с презренными людьми в глуши улиц. Я бы умер незаметным, никому не известным неудачником. Но теперь мы не неудачники. Это наше дело, это наш триумф.

Мы никогда и не мечтали сделать столь много во имя терпимости, справедливости, для того, чтобы люди лучше понимали друг друга. Наши слова, наши жизни, наша боль — все это не имеет значения. А вот лишить нас жизни, жизни доброго обувщика и разносчика рыбы, — это все! Это последнее мгновение принадлежит нам — его агония и есть наша победа» (заявление Бартоломео Ванцетти после его осуждения д апреля 1927 года — Sacco et Vanzetti, 1971).