Критский бык

В последний вечер перед отъездом в дом коммерсанта ввалилась компания конфискаторов, чтобы прибрать напоследок всё, что возможно. Хозяева не оказали сопротивления, остались целы и уехали, но коллекция застряла в Москве вместе с Юрой Харламовым. Его вместе с вещами, среди которых для сохранности хранилась коллекция, забрали для выяснения личности и родства с отъезжающими. Не дожидаясь обещанного, мальчишка сбежал по дороге, но попасть в партию отъезжающих не смог – времена были суровые. Вместо того Юра Харламов двинулся прямиком к дяде на бывший Балтийский флот и увёз с собой ценности, в намерении вернуть их хозяевам, когда ситуация утрясётся.

Далее было много чего разного, но коллекция прижилась у нового владельца, затем он её пополнял, а несколько лет назад состоялось трогательное свидание. Жорж и Юрий, два бывших гимназиста встретились в Цюрихе, выпили пива и порешили, что геммы с камеями принадлежат России, раз там остались, об этом писали наши и не наши газеты.

Конец истории вышел слегка скомканным, поскольку начал Миша на лавочке, а рассказ о свидании старцев произошел в подъезде дома, где квартировал Юрий Харламов. К тому же я отвлекалась, пытаясь счесть, сколько десятков лет

разменял великий старец, выходило, что около девяти.

Дверь открыл сам Юрий Платонович, и стало понятно, что титул он получил заслуженно, ибо ростом старик вышел с Ивана Великого. Его снежно-белые купола возвышались у Миши над макушкой, ко мне он склонился почти пополам, пожелавши поцеловать даме ручку. Кроме роста старец обладал кавалергардскими статями, в молодости, надо понимать, был умопомрачительно хорош собой, и на подходе к столетию выглядел импозантно. Мишу он принял приветливо и с уважением, называл «мой юный друг» и явно был рад визиту.

Там, у порога обители великого старца со мной случился объёмный глюк искусствоведческого плана, затем плавно перешедший в разгадку детективного секрета.

2

«Городок в табакерке» и «миры из шкатулки» стали открываться по ходу Басманной, когда практически на проезжей части узкой улицы вырос обильно декорированный дом со многими входами и выходами. Почти за квартал от него я оторвалась от рассказа о странствиях старинных камей и исполнилась уверенностью, что извилистый путь привел коллекцию именно в это здание, куда мы войдем для её обозрения.

Когда так и вышло, я ничуть не удивилась, в обширном низком холле оказалось два входа на разные лестницы, и мы выбрали не очень заметный, отделённый стенкой с витражом, где нехитрый цветочный пейзажик пробивался причудливым орнаментом квадратных черных дырок. Такие цветные ширмочки находились на каждом из этажей, которые мы миновали на подъёме, а рисунок пробоин, мнилось, что желал донести какое-то сообщение. Эти недостающие кусочки невольно смешивались с предвкушением ненужных камей, попавших в принудительном наборе с неведомым старцем. Казалось, что эти неизбежные ненужности имели непонятное отношение к делу Кости Рыбалова – теперь тоже ненужного никому!

Впечатления от великого старца и его дворцовых манер восполнили интригующие пустоты черных дырочек-квадратов, как бы создали камеру-обскуру, которая сама нашла место для каждой детали в получившейся картинке. Большая полукруглая комната сделалась латунной рамкой, солнечное свечение улицы умерилось до кремо-бежевых тонов, а три фигуры, поплававши в плотном светло-чайном воздухе, обрели места вокруг овального стола, где на плотной поверхности замелькали рамки, заключившие тонкие каменные и костяные линии. На крышечке заколдованной шкатулки отчётливо прорезалась многофигурная камея, в которой стало неспешно оживать сценическое действие. Вот такой получился красивый и убедительный глюк, ко всему прочему совершенно наяву.

Просто их было очень много, этих самых камей и гемм: каменных, драгоценных, перламутровых, раковинно-костяных, и со мной произошло музейное помрачение. Из толпящихся в голове картинок возникло особое коловращение, пестрый туман, заносивший меня в центры мелькающих завихрений – попробуй выберись! (Это как с крокодилами, вынутыми для утешения милой Вандочки, а после намертво прицепившимися к воображению.) Ко всему прочему мой вкус по линии камей и гемм оказался далеким от безупречности. Проигнорировав самые ценные и любопытные экземпляры, я пленилась и вертела в руках простенькие неаполитанские поделки середины Х1Х века, известный хлам, без которого никто не возвращался из Неаполя, обычную моллюсочную рухлядь, где на бежевом фоне красовались четкие кремовые головки классических форм. Их было на столе навалом, безделушки сами лезли в руки.