Кризис без конца? Крах западного процветания

То же относится и к международному финансовому регулированию. На саммите «Большой двадцатки», состоявшемся в 2009 г. в Лондоне уже после начала кризиса, была выражена надежда на то, что будет заключено соглашение о принятии решительных мер в сфере международного финансового регулирования, направленных на устранение эксцессов в международной финансовой системе и восстановление определенного контроля над финансовыми потоками. Однако, несмотря на личную вовлеченность некоторых лидеров, в частности Гордона Брауна, и значительные перемены, включавшие создание Совета по финансовой стабильности, управляемого руководителями центральных банков [Mackintosh, 2013], соглашение о создании всеобъемлющего свода правил оказалось слабым [Baker, 2010; 2013; Engelen et al., 2011] и разочаровало некоторых его первоначальных сторонников [Brown, 2013]. Особой критике подверглись правила Базель III. Как и прежде, финансовый сектор остается почти таким же большим и почти таким же нерегулируемым. Разговоры о новом Бреттон-Вудсе быстро затихли [Helleiner, 2010], и теперь почти никто не пытается вернуть политический контроль над финансовыми потоками, если не считать создания нескольких дополнительных предохранительных клапанов, которые вряд ли смогут предотвратить появление нового «пузыря», а значит, и новый финансовый крах [Stiglitz, 2010; Стиглиц, 2011]. Банки восстановили доверие к себе и сегодня активно лоббируют против новых мер финансового регулирования. По мере восстановления доверия требования смягчить правила Базель III или позволить банкам обходить их усилятся, и при этом ссылаться будут на то, что эти правила были уместны непосредственно после краха, но не теперь, когда экономика вновь встала на ноги. Политики по обе стороны Атлантики громко заявляют о своей обеспокоенности возможными ограничениями банковской сферы и указывают, что для восстановления экономики процветающий финансовый сектор жизненно необходим. При всей непопулярности банков и банкиров, от англо-американской модели роста, которая процветала на протяжении двух десятилетий, предшествовавших краху, не отказались – частично из-за того, что внятной альтернативы ей до сих пор не найдено. Если бы все страны последовали ориентированным на экспорт германской или китайской моделям, это привело бы их к саморазрушению, вызвало бы конкурентную девальвацию и торговые войны. Готовность некоторых стран следовать модели роста, обеспечиваемой за счет долга и ориентированной на импорт, в последний период была жизненно важной для поддержания экономического роста. Все политики говорили об изменении баланса в экономике своих стран, направленном на развитие экспорта и увеличение производства, но на деле баланс был изменен незначительно.

Почему так происходит, убедительно объясняет Колин Крауч [Crouch, 2011] в книге «Странная не-смерть неолиберализма». Предыдущий бум зависел от того, что Крауч называет «приватизированное кейнсианство». Неолиберальный поворот в государственной политике в 1970-х и 1980-х годах дискредитировал «государственное кейнсианство», выступавшее за использование государственных расходов для повышения спроса в экономике и возврата к полной занятости. Решение, принятое неолибералами, предусматривало привлечение финансового сектора и опиралось на значительное увеличение частной задолженности. Соединенные Штаты как ведущая экономика, контролирующая доллар, могли бы себе позволить государственный и частный долг, в то время как в других странах дефицит государственного бюджета находился под жестким контролем Европейского союза (ЕС) и Международного валютного фонда (МВФ), и именно значительный рост долгов частного сектора (домохозяйств и компаний) подогревал экономический бум и создание «пузырей» на рынках активов, связанных с этими долгами. Существовал постоянный риск того, что ситуация выйдет из-под контроля, но считалось, что, заложив стоимость рисков в цену и, если необходимо, воспользовавшись помощью центрального банка в виде скрытой интервенции, рынок сам решит проблему задолженности и отведет экономику от обрыва.