Крокодил из страны Шарлотты

Мы сидели, погруженные в свои думы, а между нами лежала куча денег. Можно было, конечно, принять их как дар свыше, но, увы, по Виду они ничем не напоминали манну небесную. Беспризорных денег не бывает, беспризорными бывают только собаки. Кому-то они принадлежат, кто-то глупо попал впросак, передав их нам, а теперь обнаружил, что дал маху, и локти себе кусает. А уж преступник он или нет — не нам решать. Деваться некуда, надо вернуть.

Не знаю, что там думал Михал, а я вдруг глазами души узрела экзотическую картину. Стада черных лакированных крокодилов клубились на берегу Нила, которого я, правда, в жизни не видела, но легко могла себе представить. Черные твари выползали из воды, брали в кольцо темно-зеленый «воль-во-144», били хвостами по бамперам. И зеленый кузов, и лакированные шкуры ослепительно лоснились. Я очнулась от своих грез лишь тогда, когда одна из тварей влезла в машину и взгромоздилась за руль. Очнулась в самый раз, еще секунда — и машина бы тронулась...

— Надо вернуть, — сокрушенно промямлила я.

— Надо, — подтвердил Михал с горестным вздохом. Наверно, он сейчас с трудом заставил себя спуститься с вершины Монблана, а то и с Гималаев. Сколько я его помню, он всегда страдал чем-то вроде высокогорной мании.

В среду мы с тяжелым сердцем и тридцатью пятью тысячами крон, красиво упакованными в оберточную бумагу, отправились в Шарлоттенлунд. С наступлением весны бега проходили дважды в неделю, так что до воскресенья ждать не пришлось. В этом смысле нам повезло — еще немного, и нервы бы у нас сдали окончательно.

Первым делом мы, собрав остатки решимости, стребовали свои законные девяносто шесть крон. Никто нам не чинил препятствий, никто не обращал на нас внимания. Потом мы направили стопы к подозрительной кассе.

Касса не работала, того типа нигде не было. Мы обошли все другие окошки, заглянули во все, в какие только удалось, помещения, осмотрели здание вокруг — безрезультатно.

— Надо о нем спросить, — неуверенно предложила я. — Иди ты.

— И не подумаю, — отрезал Михал. — Он меня принял за легавого, сразу спрячется. Иди сама.

Мне было не по себе, но я пошла. На невразумительном английском спросила соседнего кассира, где тот тип, который в воскресенье сидел с ним рядом. Кое-как он понял. Датчане на удивление нелюбознательный народ — предпочитают не задавать лишних вопросов. Вдобавок моя грамматика не располагала к непринужденному разговору, так что собеседник даже не поинтересовался, зачем мне тот нужен. Только любезно сказал, что не знает. Видя, что от меня так просто не отделаешься, он пошел наконец спросить у коллег, спросил у одного, другого, тыча пальцем в мою сторону, отчего я чуть не дала деру.

— I don't know, — сказал он, вернувшись. — Nobody does not know.[4] — При этом лишь вежливо улыбался, не проявляя никакого подозрительного интереса. Я поблагодарила и пошла к Михалу, который ждал меня за колонной.

— Исчез с концами, — сообщила я. — Никто ничего не знает. Черти его взяли.

— Может, его пришили? — забеспокоился Михал. — Как хочешь, долг долгом, а объявление в газету я давать не собираюсь.

— Успокойся, я тоже. Значит, деньги ему не очень-то нужны, иначе сидел бы тут сиднем и ждал нас. У датчан мания честности, ему и в голову не могло прийти. Что мы не вернем. Раз не сидит, значит, есть причины.

— А если он работает только по воскресеньям? По средам не все кассы открыты.

— Небось ты бы на его месте из-за такой суммы и в среду заявился. Разве что нервы у него покрепче твоих.

— Я бы вообще тут дневал и ночевал.

— Подождем до воскресенья. Но спрашивать я больше не буду, боюсь.

В воскресенье его тоже не было, как сквозь землю провалился. На ипподроме царило столпотворение, все пришли поглядеть на Кима Пайна, датскую национальную святыню. Если бы его владелец объявил, что Ким Пайн не выйдет на дорожку, а то копыта испачкает, клянусь, половина публики кинулась бы предлагать свои носовые платки. Последние три дня мы с Михалом все спорили, удастся ли Киму Пайну взять приз. В результате вообще на него не поставили, а он финишировал первым, да еще с таким отрывом, словно остальные топтались на месте. Динамо-машина, а не конь!

— Идет так ровно, будто Йене Йенсен узду держит, лишь бы руки чем-то занять. По-моему, он еще никогда в жизни не сбоил! — сказал Михал.

Не сумев разыскать кассира, мы решили помозолить глаза лысому недомерку в шляпе. Посмотреть, как он на нас среагирует. А он никак не среагировал, он нас не замечал. Один раз только спросил у меня, как дела, бросил на ходу, что у него тоже не ахти, и растворился в толпе.

— Может, сходить в дирекцию? — неуверенно спросил Михал.

— Ты что, белены объелся? И что ты им скажешь?

— Не знаю.

— То-то и оно. Даже с этим кассиром, по-моему, лучше не объясняться. Просто молчком сунуть деньги — и ходу.

— Вот только сунуть бы тому, кому надо. В течение двух недель мы приглядывались ко всем кассирам в окошках, и в конце концов все они стали для нас на одно лицо. Попадись тот, наш, наверняка бы не узнали.