Крокозябры (сборник)

Эту встречу Мари-Анн вспомнила сейчас, Bio – единственный причастный, от кого она могла ждать совета, сочувствия, утешения. Но больше всего совета: что делать? Что это вообще за событие такое в жизни? Про папу Сержа она даже вдруг забыла, но как мама, столь тщательно подходившая к выбору еды – «здесь устрицы лучше не брать», «яйца можно есть только от счастливых кур», – могла отравиться? Мари-Анн не видела мать уже несколько лет, с начала своей модельной карьеры вообще появлялась у родителей только на Рождество, а они – сперва на всех ее (с позволения сказать, «ее») дефиле, потом все реже. Ей крупно повезло, в восемнадцать лет ее взял Карл Лагерфельд – о большем нельзя было и мечтать. Хвостик, черные очки, непроницаемый вид, но в жизни он оказался смесью педанта и раздражительного тирана. Мари-Анн он держал в «кордебалете», поначалу это было нормально, потом она стала бунтовать, приставать с вопросами, он проходил мимо, не отвечая, даже головы не повернув. Однажды она в буквальном смысле приперла его к стене и услышала: «Дура! Ты – типаж Клаудии. Почти она, но она – 90–60–90, а ты (и он трижды грубо ткнул в нее пальцем) 88–62–88, и рост (он ткнул еще раз, поверх головы – глаз-ватерпас) 179, а у нее 180, и нос грубоват, в прошлом году ее признали самой красивой девушкой мира, она на всех обложках, она королева, а у тебя взгляд испуганного кролика. Взял тебя про запас, не нравится – скатертью дорога».

Мари-Анн ушла, заливаясь слезами, но вскоре все стало налаживаться, она перемещалась из ресторана nouvelle cuisine в Лувре в клуб Bain-Douche, знакомилась, переходила из рук в руки, нашла подружку – русскую, приехавшую сюда замуж, тоже модель, но пока портфолио ее было совсем скромным, хоть она и была старше Мари-Анн на два года. Подружка, Юля, с жаром рассказывала Мари-Анн о куче предложений, которые она получает каждый день, но ждет. «Если б меня Лагерфельд взял, – и она тыкала в себя пальцем, совсем как давеча Лагерфельд в Марьяну, – да я б зубами вцепилась, ни за что бы не ушла. Ты дура, – резюмировала Юля, и благодаря ей Марьяна стала осваивать русский язык, чтоб однажды обо всем поговорить с Bio. А то они разговаривали друг с другом как глухонемые.

И вот однажды Марьяну подцепил в клубе репортер из еженедельника Voici. Не бог весть что, но пока что любая обложка – а он предлагал ей именно обложку – была для нее ступенькой в будущее. Они готовили тему номера «Русские идут», и Марьяна хоть ни разу еще не была в России, но – высокие скулы, чуть вздернутый нос, глубокие глаза – все соответствовало. Она тут же поделилась удачей с Юлей, но та стала ее корить: «Ты не понимаешь, Voici – это хуже, чем ничего, ты испортишь репутацию раз и навсегда. Лучше выждать, но попасть на обложку “Пари-Матч”, “Вог”, “Эль” – а раз попасть во второразрядные, потом не выбраться. У меня таких предложений знаешь сколько? Табуном ходят, но я держу марку». Марьяна поколебалась, а потом подумала: Юля держит марку, а марки-то никакой и нет! И решила не отказываться. Но репортер почему-то не звонил. А когда вышел номер «Русские идут», на обложке была Юля. Марьяна бросилась ей звонить:

– Как же так?

– Да это я с отчаяния, – мямлила Юля. – Они так уговаривали, решили, что я им подхожу больше, чем ты, ну я же и есть русская, ты только по происхождению… Думаю: гори все огнем, а вдруг и вовсе не выйдет никакой карьеры? Так хоть это останется.

Марьяна, конечно, переживала, но потом сказала себе: «Она лучше, только и всего. И Клаудия Шиффер лучше, ну эта – недосягаемо лучше». И вспомнила, как Юля говорила ей: «А знаешь, почему Лагерфельд раскручивает Клавку? Она немка, и он немец. По крови-то немец. А мы с тобой русские. Поэтому с нами так и обращаются. Может, если б тебя тогда Кензо взял, а не Карл, сделал бы из тебя свою Клавку. Он – Восток, ты – Восток».