Мать подняла глаза на два старых дуба, которые нависали над будкой охранника.
Здесь очень красиво, – сказала она.
Да, – ответила Чарли, пытаясь скрыть свою неуверенность.
Колсонская детская больница была громадным зданием, но Чарли здесь все было знакомо, и она знала, где что находится, даже не глядя на указатели. Они с матерью зарегистрировались в Центре имплантации, и Чарли наклонилась к окошку регистратуры.
МОГУ Я ПОПРОСИТЬ ПЕРЕВОДЧИКА?
Что ты кричишь, как в мегафон? – спросила мать.
Чарли пожала плечами, но потом поняла, что в школе уже несколько недель никто не велел ей говорить тихо.
Я посмотрю, здесь ли он еще, – сказала администратор.
Для чего тебе переводчик? – спросила мать.
Чтобы я могла понять врача.
Администратор подняла телефонную трубку.
Переводчик сидел на складном стуле в центре смотровой, и, пока ее мать и врач обменивались любезностями, Чарли почти ликовала: хоть она и привыкала общаться на жестовом языке с другими глухими, раньше у нее никогда не было переводчика. Теперь она могла сосредоточить все свое внимание на этом человеке в мятой синей рубашке – не нужно достраивать фразы и пытаться уследить за губами нескольких людей одновременно. Наверное, подумала она, это в гораздо большей степени, чем железка у нее в голове, позволяет понять, что значит слышать.
Чарли представилась переводчику, с гордостью назвав ему свое жестовое имя. Он потер пятно молока на галстуке, извинился, сказал, что у него дома новорожденный ребенок. Врач листал ее карту, а мать сидела, сложив руки на коленях, и вид у нее был растерянный.
Когда врач заговорил, манера переводчика резко изменилась. Он сел прямее, и с его лица исчезла непринужденность, которую они с Чарли позволили себе при знакомстве. Было удивительно наблюдать, как он отодвинул себя на задний план, временно освобождая пространство для другого человека.
Врач удивленно уставился на переводчика, когда тот задал его вопрос на жестовом языке.
Она следила за тем, как ее слова слетают с губ переводчика. Ее голос был укутан в его голос.
Переводчик поерзал на стуле, поджал губы.
После этого в течение нескольких секунд все молчали.
Врач что‐то сказал в свой интерком; появился ассистент, и Чарли провели в звуковую кабину для обследования. Она поднимала руку в ответ на серию сигналов, повторяла слова, которые ей называли – “Бейсбол. Самолет”, – и пожимала плечами, когда они становились слишком неразборчивыми. Это было, наверное, самое идиотское упражнение, которое Чарли приходилось выполнять (а это говорило о многом). Какая разница, может ли она услышать сигнал, направленный прямо ей в голову в звуконепроницаемой кабине? Или различить одни и те же десять слов, которые они неизменно повторяли ей с тех самых пор, как она научилась ходить на горшок? Это было совсем не похоже на восприятие звуков в реальности, и результаты, как и следовало ожидать, были бесполезными.
Чего звуков? – спросила Чарли и посмотрела на врача.
ДИФ-ФЕ-РЕН-ЦИ-А-ЦИ-Я, – повторил он, театрально артикулируя губами.
Переводчик перевел это спокойно, без намека на раздражение, но Чарли все равно возмутилась. Мать свирепо посмотрела на нее.
Чего вы от меня хотите, он сломан! – сказала Чарли вслух.