Кровь на шпорах

Поцелуи одурманили своей страстью, но шепот заученных признаний не убаюкал разум. Трепет и дрожь, разлившиеся сладкой патокой по ее телу, − всё это было западней, из которой стоило выбраться любой ценой. На своем опыте она знала: ночь не вечна, и завтра наступит новый день, а за ним потянется бесконечная череда амурных приходов, клятв, заверений, проклятий, домогательств и шантажа, словом, река головной боли, которой она и без этого сыта до тошноты. Невыносимо было и оттого, что она всеми фибрами чувствовала его желание. Эти мысли словно окатили студеной водой.

Она дернулась вправо, влево, напрягая все силы, чтобы освободить руки.

Но это лишь раззадорило Александра, и он припал к ее оголившейся груди, а затем к белоснежной шее, где стучал до одури загнанный пульс.

− Я люблю тебя! Ты моя!.. − Шелк затрещал под его сильными пальцами, обнажая дивные ноги.

− Ненавижу! − сверхъестественным усилием воли Аманда выкрутилась из-под него и, разбив колено об острую царгу кровати, прихрамывая, отбежала в противоположный угол каюты.

− Прочь! Прочь отсюда! − сквозь слезы рыданий закричала она. Джессика бешено дергала сонетку, другой рукой стыдливо прикрывая грудь. − Убирайтесь, или я позову капитана!

− Что-о? Опять он?! Костью ему подавиться!

− Вон! Я сказала! И чтоб никогда сюда не заходили! Вы противны мне, слышите, про-тив-ны!!!

− Дура! Закрой рот! − Гергалов с оторванным эполетом, болтающимся на одной серебряной нитке, бросился к двери. − Ты еще пожалеешь! − Шпага неистово, точно живая, скакала на его бедре, гремела ножнами, ударяясь о стол и стулья. На прощанье Александрит так гвозданул дверью, что леди Филлмор зажмурила глаза, а над потолочной переборкой, где размещался птичий клетник, случился переполох.

Глава 12

− А ну, раздайся! Не столбеней! Пшли! Пшли, болваны! − Гергалов оглаживал кулаками попавшихся ему в трюмном проходе матросов.

Соболев шарахнулся в сторону, теряя в потемках драгоценные очки. Кто-то охал у фонаря с расквашенным носом, а каблуки помощника капитана уж грохотали по трапу.

− Ну и задал он нам таску да выволочку! Федька, живой? − Ляксандрыч шарил под ногами и строжился на своих: − Стойте, вы, кони, «очи» мои подавите. Ну-тка, Кирюшка, способь отыскать окуляры… слепым же оставил, ополоумевший бес.

− Вота, нате, кажись, целы, − Чугин, улыбаясь, протянул поблескивающие стекляшки. − И чо случилось с его благородием? «Крепыша» небось опились, али еще чем обсолились?.. Лешачим ведь голосом орал, бытто блажной.

− Тебе-то до сего что? Знай свое матросское дело да помалкивай.

− Дак ведь Федьке-огурцу, поди ж, нос к затылку прилепили. Это ж не аллилуйю трегубить.

− До бережку заживет. А ты знай, боись боцманских да господских кулаков. Рыло-то не подставляй. А трегубить али двугубить аллилуйю, копытцем креститься аль щепотью, то дело поповское. Айда, братцы, до лекаря! Он давеча грозился Шилову, дескать, табачком богат.

− Дело говоришь, Ляксандрыч, айда. Без табачку ночная вахта вдвойне каторга.

* * *

«20 мая. Скоро уж ровно два месяца, как мы в пути… Пресная вода на исходе, а посему обычная норма урезана вдвое. Горох, мука, сухари и прочие запасы тоже подъеты крайне. Весьма естественно, что сие обстоятельство поначалу распространило по экипажу смятение и ропот, которые, однако, присутствием духа и благоразумием капитана и офицеров были тотчас прекращены и команда поставлена в прежнее повиновение.

Меж тем, американской земле показаться след. Ветры сопутствуют славные, идем при полных парусах. Чаек встречаем чаще − добрая примета. Фрегат подлежит ежедневному осмотру и находится в добром здравии.

Благодарим Господа, что совместными усилиями нам удалось-таки искоренить заразу на «Северном Орле». Больных боле нет, однако общим решением всем без исключения приказано раз в два дня глотать предохранительные английские составы противу цинготной болезни, столь гибельной экипажу. Четыре матроса по донесению подшкипера были уличены в пакостном нежелании принимать дорогие лекарства, отчего были публично пороты на баке по пятнадцати раз кошками».

Андрей Сергеевич, пребывая в хмурости, посадил пером в конце записи точку. Она вышла жадная, круглая, чуть не горошина.

«А матросиков-то лишнего Кучменев задрал. Распаренным тертым хреном мужичков отхаживали, да компрессами с мочой. У боцмана вместо обычной кошки в голенище завсегда дремала «двухвостка», то есть нагайка с двумя языками, пробитыми свинцом. Сек Кучменев с оттяжкой. Так, что на пятом ударе и здоровый мужик падал на ко-лени».