Кровь на шпорах

Внутри Алонсо словно лопнула струна: за спиной предательски щелкнул бич папаши Муньоса, и империал грохотнул по косогору.

И тут со стороны холмов кто-то спустил собак… Только это были не собаки, а шум длинноствольного оленебоя.

Все замерли и обернулись, все, кроме крайнего монаха. Пуля звонко цокнулась в пряжку его ремня и пригвоздила ее к позвоночнику.

Там, на гребне холма, в трехстах ярдах от них на своем иноходце гарцевал майор.

Жеребец Гонсалеса взвился на дыбы; шесть клинков неслись на него единым порывом. Яростно зазвенела сталь, харкаясь снопами искр. Еще один монах завис в стременах с разрубленным надвое лицом. Ошалелый конь, задирая морду с багряными глазами и ощеренным ртом, уносил его в степь, воющего каким-то жутким, необыкновенным голосом. Кипящая боль в щеке свела с ума Алонсо. Он видел дымящиеся от его крови сабли монахов, слышал хруст своей плоти, но боли уже не чуял. Красной, сырой изрубиной он пал недалеко от брата.

Глава 11

Группа всадников из тридцати человек тянулась по извилистой тропе вдоль горы Чоррерас к Рио-Фуэрте. Дорога их лежала в пуэбло Навохоуа − маленькую фронтирную деревушку, что затерялась у подножия западной Сьерра-Мадре. Там отряд дона Сальвареса де Аргуэлло рассчитывал сделать привал: набраться сил и провизии.

Через некоторое время растянувшаяся «хвост в хвост» цепь всадников скрылась из виду. Теперь ничто не напоминало об их пребывании у каменных стен Чоррерас. Лишь желтохвостые птахи звенели над землей, атакуя еще дымящиеся «конские яблоки», оставленные отрядом, да дюжина стервятников, что кружила мрачными стягами в небе, выискивая поживу. Надвигающуюся смерть эти твари умели учуять за несколько миль.

Они выехали из густой тени, отбрасываемой огромной охристой скалой, охраняющей слабый исток ручья от увядшей пустыни, на сотни лиг в округе закованной в желто-красную гривну гор. Жара стояла невыносимая; она мешала продвигаться вперед, двигать членами и шевелить языком. Испанцы вообще считали, что место сие не для белых.

Маэстро де кампо45 плотнее сжал губы. Его острый взгляд бритвой прошелся по молчаливой каменистой долине. Не следовало ему рассиживаться с отрядом у воды, стирать перезапревшее белье, давать возможность измученным людям на четверть часа сомкнуть глаза, когда на хвосте у них вот уж пятый день висели индейцы. Кто они были, какого роду-племени, Сальвареса интересовало мало. Он был не из тех, кто докапывался до причин своих и чужих поступков и совал руку в капкан. Краснокожих было много, они хотели их лошадей и скальпы, а этого было довольно, чтобы не задаваться глупыми вопросами.

Но время было потеряно, а раскаиваться в семействе де Аргуэлло не умели. Тем не менее в данную минуту Сальвареса больше волновало иное: в чьих руках находилось сейчас Навохоуа. Если в когтях инсургентов, они могли копать могилы, если нет… то за Рио-Фуэрте их ждал покой и сон, за несколько сладких часов которого любой из его отряда готов был отдать полжизни.

«Воздух ночи прибавил бы нам сил», − подумал лейтенант, ниже сбивая на глаза край шляпы. Увы, солнце упрямо стояло в зените, и до вечера была целая вечность.

Если бы не погоня, сын губернатора предпочел бы передвигаться по этой территории, следуя волчьей повадке краснокожих, пешком. Только так лучше всего странствовать по опасной земле, где всякое столкновение с повстанцами или вставшими на тропу войны дикарями заканчивалось чьей-то смертью. Пешим в горах легче уйти из-под стрел, только на длинных переходах требовались лошади.

Тем не менее, зная назубок эту азбуку, воспользоваться ею Сальварес не мог. Невидимые дымы костров, нет-нет, да и долетавший запах жареной оленины и крови выдавали близкое присутствие дикарей. И по тому, как те не скрывали своих намерений, люди де Аргуэлло понимали: конец их не за горами.

К обеду они миновали плотные группки неказистых сосенок с длинными, пахнущими корицей иголками. Приходилось смотреть в оба: тропа змеилась по краю ущелья. То тут, то там белевшие, что сахар среди камней, кости животных подсказывали путникам: эти нелюдимые места принадлежали заправлявшему здесь косматому племени горных медведей. Лошади надсадно хрипели, раздували ноздри, точно хотели порвать их, а люди крепче натягивали узду, готовясь к худшему…

Встречи с пещерными тварями отряд не боялся, но ее панически боялись лошади, что грозило обернуться гибелью на узкой тропе.

Модоки, жившие по соседству, не раз говорили Сальваресу: «Жаль, что ты белый, амиго. Мог бы стать настоящим индейцем. Язык у тебя короткий, как у мужчины, глаза и руки воина. Ешь мало. Быстро ходишь. Ничего не теряешь и любишь мстить…» Да, Сальварес любил месть, как любой чистокровный испанец, но краснокожие забывали упомянуть о природном даре лейтенанта. Чутье! Право, оно было у дона нечеловечьим. Волки, и те могли позавидовать ему.

И сейчас, трекая вороного шпорами, он втягивал воздух и удовлетворенно отмечал, что запах пещерных хищников стар, как и мослы жертв, растасканных вороньем.

Еще два часа, перетянутых нервами, простучали подковами о камень.