Кровь на шпорах

Черное вино «Lacrima Christi»56 из запасов хозяина лавки было отменным, но Сальваресу показалось вода-водой, и он в сердцах зашвырнул пустую бутыль за изгородь. Цокнув о камень, она разлетелась на глиняные черепки, подняв деревенских собак. Де Аргуэлло стоял, расправив плечи, задрав голову, глядя с вызовом на колючие звезды, и пытался не поддаться пьяной истерике.

− Я стою на вере в Христа, как на твердой скале… Это моя высота, мой бастион…

Чуть пошатываясь, более от мук душевных, он подошел к дремавшему на другой стороне патио полуразвалившемуся коробу фургона. Из-под колес с пересохшей кучи навоза с кудахтаньем и треском вылетело около десятка потревоженных кур. Настроение было настолько гадкое, что рука сама полезла в потайной карман за маконьей57. Растерев на ладони несколько листьев этого убийственного зелья, драгун забросил его в рот и принялся методично жевать, покуда не перестал ощущать язык, губы и землю под ногами.

Он сидел у фургона на перевернутой вверх дном поилке для скота, сдавив шумевшую голову. Закрыв глаза, Сальварес не дышал, не жил, а только внимал тишине, ночным голосам лесных духов и мирным, знакомым с детства звукам. В конюшне лошади сонно жевали сено, шуршали гривами и терлись боками о шершавые доски стойла.

Так, обманывая луну и ночь, Сальварес провел час или два. В больной голове плыли лица отца, Кончиты, Луиса, Терезы, мадридского гонца, Тиберии… Их фигуры росли и ширились, поднимались со всех сторон, превращаясь в громадьё туч, плотной линией плеч отсекая края потемневшего неба. За ними горбились фигуры-колоссы тех, кто некогда пал под его мечом и копытами боевого коня.

«Сколько же их!» − губы дрожали. Похоже, числа им не было; окаменевшие, немые, они смотрели на него сверху вниз, и только испуганный ветер, потерявшийся в их лабиринтах, кричал и выл отчаянием сходящего с ума узника.

И вновь пред воспаленным взором, уже в который раз, проплыли остекленелые огромные глаза Тиберии, полуот-крытый, разбитый рот, превратившийся в нечто растянутое, безобразное, красное…

Он вяло сплюнул ленивую слюну, тяжело повернул одурманенную голову. У его каблука доверчиво хрустнула кожурой гнилого батата юркая мышь. Сальварес даже не взглянул на нее − весь в своем пугающем и безумном… Неподвижные глаза, взявшиеся росой созерцания, точно слепые и одновременно пронзительно зрячие, продолжали смотреть в одну точку. Видения оживали, стонали, двигались, и мозг его зудел, что рана, которую невозможно не расчесать.

«Нет, Луис… Мир стал тесен для нас… Родная кровь? Ха! Мне трудно поверить в это с моего берега реки! −Дыхание его участилось и он вновь повторил: − Я стою на вере Христа, как на твердой скале… Врешь, Луис, андалузец мой!»

Но перед мысленным взором уже плыли другие картины: прекрасные девицы, похожие на Тиберию, только с серебряными крыльями на сандалиях. Они слетали с желто-розового пернатого змея, сотканного из облаков, и заполняли цветущую альменду.

О, это было теплое, желанное море, в котором ему предстояло нырять и плавать. Обнаженные девы парили в воздухе совсем рядом, дарили улыбки, сладко щурили карие очи…

«Эх, Луис… И зачем только тебе эта девица с окраины Сан-Мартина? Лучше посмотри, какой вокруг нас рай… Чем они хуже твоей дикарки?»

Глава 7

Фальконеты и бомбарды58 инсургентов били прицельным огнем, накрывая Навохоуа громами железных ядер и каменных шаров. Крутой замес селитры и серы делал свое дело. На воздух взлетали тучи пыли, глиняная труха лачуг. Крест на iglesia покосился, гробы в часовне качались, что колыбели. Коррали и прочие ограждения из дерева и камня разносило вдрызг, их куски и клочья смертоносным вихрем разлетались по сторонам. Дом Йозефа беда до времени обходила, но всюду ревела обезумевшая скотина, в пламени пожарищ носились длинные тени людей и животных.

Земля под ногами Сальвареса колыхнулась, точно живая. Он рухнул ничком, чудом не откусив себе язык, шляпу и камзол присыпало глиняным крошевом, точно бросили пару лопат на могилу.

Сквозь крики и дальногласый колокольный звон доносилась беспорядочная пальба ружей, будто ломали сухие хрупкие прутья.

Жмуря глаза от огненных вспышек, Сальварес крутнулся в сторону.

Из огня и дыма вылетели волонтеры. Жалкая кучка, не более десяти человек. В глазах де Аргуэлло сверкнула надежда: все были верхами, а это давало шанс.

− Ко мне! Ко мне! − обдирая колени и шелковые, за-тканные золотом подвязки, теряя алмазный перстень, схватывающий концы шейного платка, Сальварес рванулся вперед.

Его заметили и повернули лошадей.

− Не ранены, команданте?!

− В норме, − сварливо бросил он, хватая рассеребренную узду.

Вцепившись в гриву своего вороного, сын губернатора понял, что спасен. Время было уносить ноги из этого бесова пекла, но надсадный крик капрала: «Команданте, нас предал сын Катальдино!» заставил Сальвареса спрыгнуть с коня.

Он влетел в дом, расшибая всё на пути. За темными окнами метались лисами отблески огней.