Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Родная моя деточка! С горечью узнал из твоего письма от 13.VI, что ты одиноко и в тяжелом расположении духа провела свой день рождения. Значит, не пришли к тебе мои приветы! И все же, любимая, если не светлая радость, которую ты предпочитаешь светлой печали, то хотя бы предчувствие светлой радости могло бы быть с тобой в эти дни и такое предчувствие оправдывалось бы и логикой, и фактами жизни. Я думаю, что годами накопленная душевная усталость тянет книзу тебя, и мне понятно, что именно теперь тяжесть эта особенно чувствительна. Пусть и тебе будет понятен этот закон аберрации ощущения, о котором я писал тебе в письме, когда ты возвратилась из твоего волжского путешествия. Никогда за очень долгое время возможность взаимной нашей светлой радости не была столь близкой, как сейчас. Поэтому немедленно воспользуйся отпуском. В Майори в августе очень хорошо, как мне здесь говорят знающие эти места люди. Дешевизна путевки, конечно, не обещает хороших условий, но ты должна возместить недостатки за собственный счет, и ты можешь это сделать, потому что Соня, которой ты помогала и помогаешь, больше не нуждается в помощи. Она, как и я, нуждается в твоем здоровье, в твоих силах физических и духовных. Ты должна считаться с этим и подготовиться к этому. Кстати, Сонечка пишет мне в последнем письме, что она надеется на полное свое выздоровление и что не исключена (хотя это отнюдь и не предрешено) возможность ее приезда в Москву еще до осени этого года. Это зависит от консультирующих ее врачей, которые в настоящее время изучают возможность ее поездки. Было бы кстати, если бы кто-нибудь на месте посоветовался с медиками, которые этим занимаются. Я рад за Сонечку и верю, что, наконец, она наладит и здоровье и жизнь.

Я уже давно исполнил просьбу Д. А., вероятно, полнее, чем он этого ожидал. Выполнена в содружестве с композитором (очень большого масштаба!) работа литературно-музыковедческого характера с необходимыми экскурсами в область философии, эстетики и нотными примерами. Она будет отправлена с первой же оказией и, если Д. А. уже и напишет к тому времени музыку к лермонтовскому «Маскараду», то и тогда продуманное нами о «Маскараде» как опере принесет, надеюсь, пользу и для его оперы, и для дальнейшего творчества его в музыке. Н. В-не я душевно благодарен за ее память, знаком которой являются стихи и строчки ее ко мне, которых, к моему большому огорчению, я не знаю. Я закончу свое письмо стихами Минковского, в которых есть, по моему мнению, тело.

Смеркается. И снова день изношен
И отошел в далекий смутный гул.
Вы у окна. Платок на лампу брошен.
И угол тих, где сладко сын уснул.
Спокойствие…
Но будто бы условясь,
Вам в тишину приходят без конца
Утраты. Сколько мук замкнула строгость
Испытанного временем лица!
Жизнь расплелась – и одиноки нити.
Но в сумраке вседневной суеты
Зачем ваш свет не светел вам, невидим,
Зачем вы застыдились красоты,
Той, что не шаловлива, не искриста,
Той, что не горделива, не томна,
Но красоты, чье имя – Материнство,
Что несказанна, благостна, ясна!..
Таким я вижу вечер этот мглистый,
Вас у окна, и будто я посмел,
Взял в руки вашу голову и чистый,
И тихий поцелуй запечатлел.

Жду, любимая моя деточка, твоих писем. Откликнись, наконец, на стихи «Да святится имя твое…» () и вдумайся в стихотворение, заключающее цикл.

Твой Саня.

№ 467. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

17/VII 54 г.