Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Письмо взволновало, обрадовало, я знал, что оно именно «от души», а не светская любезность (вообще-то светскость Наталье Васильевне чужда не была). Возможно, этим письмом я был отчасти обязан Наташе. Уже в первые месяцы знакомства Наташа и Наталья Васильевна сблизились и часто встречались. Наташа глубоко верила в меня как ученого. Всегда была в курсе моих занятий, живо интересовалась ими, находила аргументы в их пользу, не скажу насколько основательные, но высказываемые неизменно с душевным подъемом. О моих занятиях Наташа знала не только с моих слов. В каждый ее приезд в Москву мы посещали Николая Павловича. Она слушала его, как зачарованная, боясь проронить хотя бы одно его слово. Всякий раз испытывала желание записать услышанное, но мысль его выражалась в слове столь емком и упругом, что зафиксировать его грозило опасностью огрубить. Николай Павлович полюбил ее. Был сердечен и ласков. Никогда не отказывал ее смиренным просьбам почитать стихи. Читал на редкость проникновенно и музыкально, предпочтительно Пушкина и Тютчева.

Взаимоотношения с Николаем Павловичем складывались на почве науки, но не только. С ним дышалось свободно, не существовало запретных тем, сковывавших слово, будь то темы острополитические или сугубо личные. Это были отношения ученика с учителем. Потребность в общении была обоюдной и нить его не прерывалась. Промежутки между встречами восполнялись перепиской. Бывало и так: о чем-то не договорили, какие-то мысли блеснули у Николая Павловича уже после моего ухода – он их записывал, и тогда мне вдогонку следовала открытка: «Прямо после Вашего ухода я с пыла, с жара набросал нужное послание… Словом, присутствие Ваше, и скорейше – необходимо… Жду…»

И ставил не только дату, но и час, когда послал открытку. Наши отношения Николай Павлович однажды назвал «нашими духовными созвучиями». И это главное.

Уже давно я познакомил Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича с Николаем Павловичем Сидоровым. Заочно, по моим рассказам. Владимир Дмитриевич выразил желание познакомиться с ним. В свою очередь, Николай Павлович проявил интерес к встрече. Он знал о Владимире Дмитриевиче не только как о партийном и государственном деятеле, но и как преданном и усердном собирателе памятников литературы, искусства, культуры в бытность директором Литературного музея. Надо сказать, что Владимир Дмитриевич был страстным любителем литературы и когда-то в молодости даже попробовал свои силы в драматургии. Обширен был круг его литературных знакомств – в нем Горький, Короленко, Мамин-Сибиряк, Златовратский, с конца 20-х – начала 30‐х годов Алексей Николаевич Толстой. В наши дни лихорадочной смены знаков – плюсов на минусы, минусов на плюсы, стоит напомнить о поистине грандиозном деле собирания писем, рукописей, музыкальных композиций, картин, предметов домашнего обихода отечественных писателей, композиторов, художников, ученых. Эту деятельность Владимир Дмитриевич распространил и на зарубежные страны и добился приобретения важнейших для культуры материалов, хранившихся у частных лиц, у коллекционеров. Счет собранных Владимиром Дмитриевичем источников нашего культурно-исторического прошлого измеряется сотнями и сотнями тысяч единиц хранения. Это был культурный подвиг Владимира Дмитриевича, а его опыт собирателя с успехом был продолжен его сотрудниками, принадлежавшими младшим поколениям.