Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Прочно осели в памяти рассказы Лузина об Анри Пуанкаре – великом французском математике, физике, мыслителе. Был ли Лузин одним из слушателей Пуанкаре, об этом сказать не могу, позабылось. Забавен, а в какой-то степени поучителен был эпизод (или анекдот), рассказанный Лузиным. Как-то читая лекцию, Пуанкаре на какие-то полминуты словно впал в забвение, очнувшись, сказал: мысль моя сейчас коснулась запредельного, куда Всевышний меня не пожелал допустить, а зная мой скверный характер, соизволил отключить разум. Простите, дамы и господа, продолжим прерванное. Но это, так сказать, присказка. Николай Николаевич убеждал в необходимости ознакомиться с трудами Пуанкаре, пояснив, что многое в них не требует специальной физико-математической подготовки, а весьма полезно знать историку, присовокупив, что сам Пуанкаре был эрудирован в истории и не раз обращался к историческим примерам в своих лекциях. К совету я прислушался, но с трудами Пуанкаре не знакомился до тех пор, пока в серии физико-математической литературы, издаваемой Академией наук, не появился сборник трудов Пуанкаре в новом переводе. Из трудов Пуанкаре самое большое впечатление осталось от его книги «Последние мысли». Мысли Пастернака (тоже последние, я цитировал его письмо к Шаламову, написанное в 1954 году) – по сути своей совпадают с таким, например, высказыванием: «Удержимся от предписания общих всем методов, это неосуществимо и, кроме того, это нежелательно: однообразие – это смерть, потому что оно закрывает дверь для всякого прогресса, и, кроме того, всякое принуждение бесплодно и жестоко». И что заставляет вздрогнуть, как будто написанное о текущей действительности: «Если внутри партии, – пишет Пуанкаре, – забывают великие идеи, составляющие их честь и смысл их существования, для того чтобы только помнить о своей ненависти, …, то горизонт немедленно сужается, как если бы опустившиеся облака закрыли вершины; пускаются в ход самые низкие средства, не отступают ни перед доносом, ни перед клеветой, а тот, кто станет этому удивляться, делается сам подозрительным. Мы замечаем появление людей, которые имеют ум только для того, чтобы лгать, и сердце для того, чтобы ненавидеть». Ситуация до боли знакомая, мы, правда, ничего не знаем о масштабе ее. Скажем, как это теперь стало общеупотребительным, скажем с горечью: это и они уже проходили и – вздох облегчения: и прошли. Пройдем, обязательно пройдем и мы: «Так жизнь исправит все, что изувечит», как читаем в одном из сонетов Шекспира. Пройдем, но через какие тернии, в каких круговоротах событий. В образе, послужившем Пуанкаре для разъяснения своей мысли, он представил ситуацию, как низко спустившиеся облака, закрывшие собой вершины. Облака – величина переменная. Вершины – постоянная. Но дело не объясняется забвением некогда провозглашенных высоких идеалов – «вершин». Забвение приходит потом, когда облака уже закрыли вершины. Партия никогда не должна отрываться от действительности, но также всегда идти впереди нее, на то она и несет высокие идеалы, обладающие призывной силой. В таком качестве партия необходимо должна идти немножко вереди себя самой, не довольствуясь достижением определенной цели, выражается ли она в созидании или ниспровержении того, что по самой природе своей подлежит ниспровержению. Если по тем или иным объективным и субъективным причинам произошла остановка или идеалы, провозглашенные ею, оказываются несостоятельными, а то и иллюзорными, партия теряет свою внутреннюю движущую силу. Ей остается уйти с исторической сцены, или вовремя спохватиться и исправить, насколько доступно, положение, или, наконец, – худший вариант – сохранить свое положение, построив систему институтов, тормозящих движение живой действительности.