Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

В обиходе наших понятий есть затрепанное (и вульгаризированное) – «социальный заказ». Само по себе понятие научно оправданное, чтобы не испытывать отталкивающее от него чувство, скажем иначе: вызов времени. От него никуда никому не уйти, повинуясь ли ему, отвечая ли вызовом на вызов. Во время больших исторических потрясений музы, вопреки известному изречению, не молчат, во всяком случае Клио – муза истории. «Но раз пишу, то более, чем странно было бы, если бы вокруг меня кипела и грохотала революция, а я бы этого не видел, не слышал и не хотел понять», – писал Шпет в предисловии к своему очерку. В предисловии к книге «Смысл жизни» Е. Н. Трубецкого писавшего совсем в ином ключе, чем Шпет, читаем: «…Труд был прерван в самом его начале революционной бурей. Он возобновился под гром пушек Московского октябрьского расстрела 1917 года. Теперь, когда он (труд. – А. К.) кончен, Россия лежит в развалинах; она стала очагом мирового пожара, угрожающего гибелью всемирной культуре».

Пишу и я в волнуемое историческими потрясениями время, когда политические события мелькают в калейдоскопической смене. Вызов времени определяет и круг вопросов, подлежащих ответу. Я выбираю вопросы, особенно остро (и по достоинству) дискутируемые в нашем обществе. Это вопросы: 1. Революция как историческое причинно-следственное явление (или целеполагающе-насильственная акция, волевая, прерывающая естественный ход исторического процесса), 2. Исторический смысл и значение революции в ходе (поступательно-попятного) общественного развития, 3. Христианство (и церковь в качестве «Тела Христова») как божественный замысел, раскрывающийся в истории на путях ее преодоления, как «конечной» и ведущее в абсолютное будущее (христианская эсхатология одна из ведущих тем в трудах философов русского религиозного возрождения, горячо ими обсуждавшаяся, иногда, как, например, у Е. Н. Трубецкого, болезненно-остро переживаемая. Как пример умеренного толкования эсхатологической темы приведу отрывок из сочинения «Маленький страх ХX века» (1948) французского философа Э. Мунье: «Для христианства прогресс универсума строго определен. Христос есть становление. Он придает смысл истории. Таким образом, христианство не только принимает идею прогресса. Оно эсхатологично, и не следует противопоставлять эти две стороны христианства».

Вопросы эти стоят в конце нашего века, как и в его начале, они разрабатывались на всех возможных направлениях философской и исторической мысли на всем протяжении века, сопровождаемые накалом страстей. Не одиночки-мыслители, не национальные школы ученых – все человечество задумалось над своим прошлым, настоящим, будущим. Факт чрезвычайный. Не симптоматичен ли он для состояния общества на переходе в новую историческую эпоху, подобно тому как это было на пятисотлетнем переходе от античности к средним векам, трехсотлетнем – от средних веков к новому времени? И важен тут не спектр суждений и оценок, разнообразных, противоречащих друг другу, самих по себе ценных, дарственных, а их фокусированность на экзистенциальных проблемах в охвате всемирно-исторических ретроспектив и перспектив. Русская революция самим фактом своего свершения поставила эти проблемы в их обнаженности и насущности для всего мира. Русская революция как событие всемирно-историческое, а не только национальное, одинаково признавалась Александром Блоком, принявшим и благословившим ее – «Мировой пожар раздуем», и Евгением Трубецким, отвергшим и проклявшим ее – Россия «стала очагом мирового пожара». Современники революции, независимо от отношения к ней, сходились в понимании ее как события всемирно-исторического, но многосложность события, непредсказуемость его последствий, хотя и перекрывались у адептов революционной верой, однако сознавались: «О, звериная! О, дерзкая! О, копеечная! О, великая!

Каким названием тебя еще звали? Как обернешься еще, двуликая? Стройной постройкой, грудой развалин?» – это Маяковский, «Ода революции».