Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Так или иначе, русская революция была лишь революционной постановкой проблем общеисторического диапазона. Их постановкой как категорически-императивных. Русская революция своим опытом практического решения этих проблем и, если «двуликая», она обернулась ликом «звериным», не стройной постройкой, а грудой развалин, – это означает несостоятельность ее опыта как ответа на вызов времени, которым она была порождена. Я говорю о «большом времени», ведущем отсчет задолго до трех русских революций и характеризующемся нарастанием глобализующих тенденций исторического развития, о «большом (в ценностном и пространственно-временном измерениях) времени», вырабатывавшем как альтернативу национально-ограниченной истории единство и всеобщность мирового исторического процесса. Путь – противоречивый, полный превратностей, изобилующий конфликтами интеграции отечества (отечеств) в человечество. А судьбы национального в интеграционном процессе? Я пользуюсь значением латинского «интеграциум» как «восполнение». Чтобы лучше быть понятым, прибегну к лучшему объяснению диалектики соотношения национального и общечеловеческого, принадлежащему моему учителю Николаю Павловичу Сидорову. Мы беседовали (1947 год) о понятии «духовный разум», выдвинутом в русской общественной мысли середины XVI века. Это послужило поводом к следующему высказыванию Николая Павловича: «О, если бы написать историю с этой „духовной“ точки зрения… Тогда и „национальность“ утратила бы свои одиозные признаки, а только многоцветно, разнохарактерно обогащала бы единое человечество, была бы человечна… Так как все исторические проявления „духовного разума“ всегда сверхнациональны (я не говорю без- или не)…».

26 января 1914 года при открытии Московского общества по изучению научно-философских вопросов с речью выступил Г. Г. Шпет. Ее хауптпунктом и ее пафосом явилась идея единения, обнаруживающаяся во всех естественных, гуманитарных, философских науках – результат подъема новых творческих сил, свидетельство вступления в «новую жизнь». Его слова: «И не накануне великой эпохи мы стоим, а (Шпет подчеркнул „уже“) в ней, в ее неудержимом стремлении!» – произнесены убежденно и страстно. Открывшаяся «новая жизнь» – «новая эпоха» требовала созидателей, а не статистов, и Шпет призывал: «…Мы присутствуем при знаменательном факте актуального выражения духа нашего времени! В (Шпет подчеркнул „одной“) цели мы хотим объединить свои разнородные стремления, и одна идея единит наши разнообразные пути; дух нашего времени ради себя самого сводит нас здесь. Как ни скромны наши собственные цели, но нас зовет к их осуществлению тот же дух истории, который ведет за собой и все современное культурное человечество». Слова Шпета были созвучны многим его выдающимся предшественникам и современникам – философам, поэтам, прозаикам, художникам, историкам, публицистам. Достойно замечания как примета времени, что философы по преимуществу, например Владимир Соловьев, обладали даром поэта, а поэты по преимуществу обладали даром философов – Андрей Белый, Александр Блок, Вячеслав Иванов. Духовный мир общества великих канунов и великих начал, как это осознавал и утверждал Густав Шпет, не мог не быть силовым полем высокого напряжения, когда язык поэзии досказывал недосказуемое средствами философского языка. Поэтически заряженное слово открывает просторы духа, недоступные дискурсивной мысли: «Куда слово, как дух, поведет нас, туда и пойдем» – это Платон «О поэзии».