Кровь событий. Письма к жене. 1932–1954 [litres]

Молодой человек, к счастью, никуда не пошел, хотя можно было предполагать наихудшее. «Знаешь что, – сказал мне виновник происшествия, – меня поразила в Сталине какая-то державность, в нем было что-то такое, какое бывает, может быть, у прирожденных царей. Я видел его таким, каким он был – низкорослым, сутулящимся, в то же время его портреты, где он изображен величественным, смотрелись реальнее, чем его подлинный облик. В нем не было напыщенности, позирования, рисовки. Он был как есть и был во всем державен. Вовлекал в какое-то силовое поле, это ощущалось почти физически».

Подавались ли на обеде у Горького гусиные лапки? Что за странный вопрос, могут недоумевать читатели. Отвечу так: разговаривают два деревенских мальчика. Один обращается к другому:

– Знаешь ли, как вкусны гусиные лапки?

Другой:

– А ты едал?

– Нет, – отвечает ему, – не едал, а мой дедушка видал, как барин едал.

Таково мое авторское предостережение, относящееся к той информации о Сталине, которой я поделился… Фактом остается существование гусиных лапок, как и их пригодность к употреблению. И рассказываю я не со слов дедушки, видевшего, как барин едал гусиные лапки, а со слов очевидцев, отказывать в доверии которым нет основания. Другое дело – аберрации памяти. Это и побудило меня вспомнить побасенку о гусиных лапках. Кровавое чудовище, «людожор», как говорил о Сталине мой соузник по Норильлагу, сельский житель из Львовщины. Характерологические особенности Сталина этим далеко не исчерпываются. И то малое, что мне довелось узнать, а теперь и поведать, не больше, чем указание на необходимость изучения характерологических особенностей людей такого склада, каким был Сталин. Какого набора характерологических признаков, – говорю об инвариантных, – требует вождизм как социальное явление, до поры до времени невостребуемое, но однажды, в свой час, словно [deus ex machina] – возникающее в лице самовластца с браздами правления в жестких руках. Ведь и Сталин, что ни говори, был «человеком, самосильно пробившимся в жизни», [self made man] – повторяю слова канадского коллеги.

Проклятие века – кровавые диктаторы Муссолини, Франко, Гитлер, Пиночет, Пол Пот. Еще обласканный в свое время Брежневым Центрально-Африканский правитель Бокасса. Он уникален. Питался запасенной в холодильниках человечиной. Особенно лакомым блюдом были для него собственные жены. Одну из них съел. В своих владениях поставил памятник Гитлеру. Все одно к одному. В череде преступников против человечества – Сталин. Жену, правда, не съел, но то ли убил, то ли побудил к самоубийству. Нынче много развелось охотников собирать компромат на Ленина. Подавляю брезгливость и привожу из недавно читанной газеты слова о Ленине: «Плешивый вурдалак». Поистине, нет креста на борзописце. Разве что двумя словами крест-накрест перечеркнув ненавистное ему имя. Продолжу начатую, но прерванную тему о Ленине как личности и историческом деятеле. <…>365 Ленин сочетал холодность и трезвость ума с темпераментом, живым и пылким. И мечте чужд не был. Полагаю, был вполне искренен, когда еще в «Что делать» воскликнул: «Вот о чем нам надо мечтать!» Безоговорочно принял и привел в одной из статей суждение Писарева о созидательной роли мечты и творческой силе фантазии. Ленин ценил воображение, как одно из средств научного познания, чему свидетельством служит написанная в 1918 году статья «Пророческие слова». Посетивши Ленина, Герберт Уэллс – слова писателя-фантаста в данном случае особенно весомы – назвал его «кремлевским мечтателем». На фоне «России во мгле» Ленин и не мог смотреться иначе, как мечтатель. Присущ ли был Ленину голый расчет? Присущ. Искусен ли он был в политических шахматах? Искусен. Бывало, и к темным инстинктам толпы взывал, одно лишь «грабь награбленное» чего стоит. В моем видении Ленин как личность и исторический деятель выступает как фигура менее однозначная и более колоритная, нежели в видении почитаемого мной Григория Померанца. Ленин вершил революцию не в одиночку. И не только в окружении своих прямых соратников, среди которых были и люди весьма незаурядные. Широкие и разнородные слои населения являлись не только объектом революционной воли, но и деятельным субъектом революции. Пролог и первый акт революции полны романтики, особенно романтичными были молодые поколения, отдавшиеся революции настолько, что и Сталину перепала жатва, если не с яровых, то с озимых революционной романтики. Совсем иного свойства, но, в свою очередь, объективным фактором, способствовавшим установлению личной диктатуры Сталина, явилась усталость, апатия, оцепенелость широких кругов населения от тяжести хозяйственной разрухи, бедствий гражданской войны, от голодного или полуголодного существования – «революция великая пожирательница энергии людей», – писал Троцкий в одном из своих сочинений, написанных в эмиграции.