Кровавая любовь. История девушки, убившей семью ради мужчины вдвое старше нее

Середина января на плоской как доска равнине Иллинойса южнее Чикаго иногда может показаться замороженным адом. Жесткая растрескавшаяся земля в пятнах коварного льда, разреженный, резкий воздух, кажется, обжигает лицо, а унылое серое небо над головой постоянно грозит еще худшими карами. Место для тюрьмы идеальное.

Я припарковал взятый напрокат автомобиль на изрезанной колеями грязной парковке для посетителей в Дуайт и прошел пятьдесят ярдов по ледяному гравию к офису для посетителей. За стойкой я сказал сержанту исправительной службы:

– Меня зовут Кларк Говард. Я здесь, чтобы встретиться с адвокатом Патрисии Коломбо, Маргарет Бирн, и вместе с ней навестить ее клиентку.

Охранник сверился со своими записями, потом дал мне распечатанный бланк.

– Заполните, пожалуйста.

– Конечно. Мисс Бирн уже здесь?

– Еще нет, – ответил он.

Я сел заполнить анкету за единственный стол с полудюжиной стульев вокруг, положив пальто, шляпу и перчатки на свободный стул рядом с собой. Это была обычная анкета для посетителей тюрьмы: «Вас когда-либо признавали виновными в совершении уголовного преступления? В настоящее время вы находитесь на условно-досрочном освобождении? Вы пользуетесь какими-нибудь другими именами?» Таких я заполнил за свою жизнь десятки.

Когда я заполнил анкету, сержант разговаривал по телефону, и ее вместе с удостоверением личности (калифорнийские водительские права и членский билет Американской ассоциации содействия улучшению условий тюремного содержания) взяла у меня служащая-женщина; на форме у нее был именной значок с надписью «Эшельман».

– Вы не родственница Байрона Эшельмана? – спросил я.

– Не знаю, – ответила она. – Кто он?

– Раньше он был протестантским капелланом на Алькатрасе, – сказал я ей, – а потом в Сан-Квентине.

– Это моя девичья фамилия, – сказала она, – но вряд ли он родственник. Я никогда о нем не слышала.

Сержант направил меня в одну из смотровых комнат.

– Вы можете повесить пальто там. Он указал на крюк на стене.

– Вытащите все из карманов, пожалуйста, и снимите ремень и обувь.

– Вы священник? – спросил он.

На мне был темный костюм и галстук, но вопрос тем не менее меня позабавил.

– Нет, я не священник, – сказал я. – И меня никогда раньше за священника не принимали.

После тщательного досмотра меня подвели к ряду небольших металлических шкафов в целую стену длиной, выдали ключ к одному из них и велели оставить все личные вещи, кроме двадцати пяти долларов, которые при желании я мог пронести. Однако заключенным деньги передавать не полагалось, их можно было потратить только в буфете в комнате для свиданий.

Последним шагом допуска стала печать ультрафиолетовыми чернилами на моей руке и прохождение через металлоискатель размером с телефонную будку. По другую сторону от металлоискателя я уселся на скамейку в ожидании разрешения войти в большую комнату для свиданий, отделенную парой снабженных окнами дверей с электронными замками.

Вернувшись к стойке, сержант снял трубку и спросил:

– Пат Коломбо там? – он сделал паузу, затем сказал: – Хорошо.

Повесив трубку, он посмотрел на меня и сказал:

– Она в комнате для свиданий, но не встретится с вами, пока не приедет ее адвокат.

– Нет проблем, сержант, – сказал я.

Я ждал долго, и подождать еще немного времени не было проблемой.

Несколько минут спустя в приемную зашла Пегги Бирн, таща набитый портфель и сетуя на обледеневшие дороги. Она пришла на свидание с Патрисией и еще одной заключенной, которое запланировала на этот день. Охранница Эшельман досмотрела ее. Когда она прошла через металлоискатель, я сказал:

– Адвокатов, вижу, тоже досматривают?

– Адвокатов в особенности, – ответила Пегги.

Сержант и Эшельман улыбнулись.

Невысокая, привлекательная, Пегги Бирн больше напоминала шведку или норвежку, чем ирландку. Манеры у нее были прямолинейные и голос соответствующий. Когда мы впервые встретились у нее в кабинете, у меня сложилось впечатление, что, скорее всего, она была пацанкой, не уступавший никому из ребят в своем квартале.

Возраста она была неопределенного, вероятно, где-то между тридцатью и сорока.

Мы прошли через электронные двери, и Пегги провела меня в одну из застекленных комнат для личных свиданий, где, как я позже узнал, сестра Берк проводила с Патрисией сеансы терапии. Мы расположились по обе стороны стола, двери снова открылась, и вошла Патрисия. Я встал, Пегги нас представила. Мы пожали друг другу руки через стол.

– Патрисия, привет, – сказал я.

– Привет.

Мгновение мы изучали друг друга.

– Вы выше, чем я ожидал, – сказал я.

– Я могу пригнуться, – сказала она мне.

Я хотел улыбнуться, но сдержался.

– Ничего страшного, я привыкну.

Мы сели, оба настороженные, и я был уверен, что Патрисия куда сильнее, чем я.

Милая маленькая девочка в лентах и кружевах…

– Кларк, почему бы вам не рассказать Триш то, что вы сказали мне о вашей концепции относительно ее дела? – предложила Пегги. – Я, естественно, это с ней обсуждала, но, думаю, она должна услышать это прямо от вас.

– Конечно. Я на мгновение откинулся в кресле, размышляя, с чего начать. Такую встречу нельзя отрепетировать, она должна быть спонтанной. И она должна быть абсолютно честной, без ерунды. Когда имеешь дело с человеком, который провел в тюрьме почти полжизни, ты сталкиваешься с менталитетом осужденного – независимо от того, осознает это человек или нет. Годы за решеткой приводят к существенным изменениям в мыслительных процессах осужденного на длительный срок. Самое важное – это уровень подозрительности. По шкале от одного до десяти у человека на свободе коэффициент подозрительности колеблется в районе двух или трех, а у осужденных на длительный срок составляет около восьми. И эта подозрительность, осознанная и подсознательная, не покидает человека ни на минуту, становясь постоянным препятствием здорового диалога. Кроме того, если человек умен, а именно такова, по заверению Пегги Бирн, Патрисия Коломбо, трудный диалог может превратиться в изнурительную психологическую дуэль.

Когда в тот день Пегги попросила меня рассказать Патрисии о моей концепции ее дела, адвокат не знала, насколько за прошедшие с нашей встречи в ее кабинете два месяца эта концепция расширилась. В то время я исследовал и впитывал огромное количество информации, прошел вспять весь путь вплоть до фамилии принявшего малышку Патти Коломбо акушера. И информация эта была преимущественно никем раньше не востребованной: никто не считал достаточно важным собирать факты о Патрисии Коломбо. И от своего эксперта из Нью-Джерси по литературе о преступности Паттерсона Смита я знал, что книги о ней никто еще не написал.

Под книгой о Патрисии Коломбо я подразумевал не только рассказ об убийствах, но и о Патрисии Коломбо, человеке. Симпатичная маленькая девочка, всегда одетая как подобает – в ленты и кружева, которая теперь была в джинсах и толстовке и жила за забором из колючей проволоки. Я хотел знать почему.

– Хорошо, – сказал я Патрисии и Пегги. – Вот моя концепция на данный момент. Я вижу треугольник, в центре его вы, Патрисия. В верхней точке треугольника – отец, Фрэнк Коломбо. Сообщалось, что вы помните о его сексуальных домогательствах к вам, когда вы были ребенком.

Патрисия и Пегги обменялись быстрыми взглядами, на которые я обратил внимание и которые, конечно, вспомнил, когда узнал о том, что им уже было известно, что это не отец.

– Если история сексуального насилия – правда, – сказал я, – я распну вашего отца в этой книге. Но если это не так, я скажу миру, что это не так.

Вторая вершина треугольника: Фрэнк Делука. Больше чем вдвое старше вас, когда вы встретились с ним в конце весны 1972 года. И очень похож на вашего отца: почти его ровесник, итальянец по происхождению, даже зовут так же. Если вы искали замену отцу, кого-то, с кем можно иметь незапрещенный секс, этот парень подходил идеально. Когда он впервые вошел в двери в качестве нового менеджера «Уолгрин», он, возможно, был даже принцем на белом коне. Вы «запали» на него, как подростки влюбляются в рок-звезду.

Затем вы оказались между двумя властными фигурами, между двумя Фрэнками: вашим отцом, в конце концов узнавшим о Делуке и яростно противящимся этой связи, и вашим любовником. И как мы все поймем позже, сексуальным психопатом, обучающим вас всему, что девочке-подростку, по его мнению, надо знать о сексе, – и многому, чего знать не надо.

В конце концов Фрэнк номер один, ваш отец, в порыве итальянского темперамента однажды вечером на парковке «Уолгрин» бьет Фрэнка номер два, вашего любовника, прикладом винтовки. Вы сажаете вашего отца в тюрьму, он клянется, что убьет вас и вашего любовника. Наверное, на самом деле вы не верите, что он когда-либо причинит вам боль – вы его единственная дочь, вы всю жизнь были его маленькой принцессой, возможно, даже больше. Поэтому за себя вы не боитесь, но действительно думаете, что ваш отец искренен в угрозе в адрес вашего любовника. И вы считаете, что у вашего отца есть связи и наличные деньги, чтобы заказать убийство, если он этого захочет.

Третья вершина треугольника – два ловкача, Лэнни Митчелл и Роман Собчински. Опять же двое мужчин в возрасте. Они говорят и действуют жестко, у каждого при себе оружие. Продавец автомобилей, первоклассный лжец Лэнни, и бывший заместитель шерифа, женатый мужчина, которому нравятся девочки-подростки, – Роман.

Лэнни предлагает убить ваших родителей, и тогда к вам перейдет опека над Майклом, и вы унаследуете имущество отца, даже если вы не упомянуты в завещании. У такого рода услуги есть цена, но поскольку сейчас денег у вас нет, как аванс они готовы принять замену: ваше соблазнительное юное тело. Итак, вы начинаете гулять с ними в качестве предварительной оплаты, а наличные они должны получить после вашего вступления в наследство. От Делуки вы все это скрываете, не желая, чтобы он знал о вашей сексуальной связи с этими двумя, и он думает, что при посредничестве своего крестного вы пытаетесь как-то уладить конфликт с отцом из-за него.

Время идет, Лэнни и Роман тянут с выполнением обещанного, придумывая один предлог за другим: то им надо поэтажный план дома, то фото членов семьи, то их распорядок дня, потом наличные авансом, которые, по их мнению, Делука может получить за рецепты в аптеке. Наконец, они вам говорят, что на самом деле препятствием к убийству выступает ваш брат, слишком сложно убить родителей, не убив и его. В итоге вы соглашаетесь и на это, чтобы дело сдвинулось с мертвой точки. Видимо, вы считали, что успеете как-нибудь вытащить Майкла.

К тому времени Делука на грани нервного срыва. Он уверен, что ваш отец его убьет, и каждый день ездит на работу разными маршрутами, а в здании, где вы живете, выходит из лифта на разных этажах, даже носит для защиты заряженный «дерринджер». Он настолько не в себе, что вы, в попытке его успокоить, в конце концов убеждаете Романа, которого он считает вашим крестным, дважды поговорить с ним по телефону. В одном из этих разговоров Делука приказывает Роману не ждать и убить вашего младшего брата Майкла, но не говорить об этом вам. Майкл, по словам вашего любовника, приходил в «Уолгрин» и смотрел на него, и Делука был убежден, что мальчик был частью задуманной вашим отцом вендетты.

Все это запутанное дело продолжается до тех пор, пока ваш юный разум наконец не осознает, что эти два потенциальных наемных убийцы, Роман и Лэнни, не собирались ничего делать, кроме как получить с вас все, что только можно. И согласно версии обвинения на вашем суде, в этот момент вы с вашим любовником, Фрэнком Делукой, решили, что вам придется убивать самим.

Я откинулся на спинку стула в маленькой комнате для свиданий. Взгляд Патрисии Коломбо был прикован ко мне, как и взгляд Пегги Бирн. Конечно, такова лишь моя первоначальная, самая предварительная оценка произошедшего. Позже мне многое удалось узнать, гораздо больше, чем я знал тогда, восполняя пробелы и нестыковки этой сложной истории. К сожалению, я также понял, что некоторые ее детали никогда не состыкуются.

– Вы и Фрэнк в конечном счете арестованы, – подвел итог я, – сначала вы, а недель шесть спустя он, и вас судят вместе за убийства. Роман и Лэнни дают против вас показания в обмен на освобождение от преследования. Вы показаний не даете, а Делука встает и называет всех, кроме Бога, лжецами – даже после того, как свидетель рассказывает присяжным, что Делука пытался из своей камеры в окружной тюрьме убить двух человек, чтобы те не могли дать против него показания. Излишне говорить, что присяжных ему очаровать не удалось, им потребовалось всего два часа, чтобы признать вас обоих виновными.

На дворе, – спокойным голосом сказал я Патрисии, – 1991 год, и вы сидите в тюрьме почти пятнадцать лет. Вы не дали показаний на суде, вы отказываетесь говорить с прессой, с писателями, которые хотят рассказать вашу историю, вы даже не приходите на слушания по собственному условно-досрочному освобождению. Некоторые люди называют это проблемой во взаимоотношениях с людьми, другие говорят, что вы просто глупы и злейший враг самой себе. Какова бы ни была причина, если вы будете продолжать в том же духе, вы останетесь здесь, пока не состаритесь и не поседеете.

– Вам когда-нибудь приходило в голову, – спросила Патрисия таким же спокойным тоном, – что мне, возможно, стоит остаться здесь? Вам когда-нибудь приходило в голову, что я именно там, где должна быть?

– Не вы, – сказал я, – принимаете такие решения. И никогда не будете их принимать.

Она на мгновение опустила глаза и едва заметно вздохнула.

– Посмотрите, – сказала она тихим голосом, который едва заметно дрожал. – У меня здесь хорошая жизнь. И я кое-чего добилась. Я даже думаю, что в действительности для меня это не тюрьма, для меня это, скорее, спасательный центр, он спас меня от ситуации, которую я совершенно не контролировала, ее никто не контролировал. Я должна была умереть, и вы никогда не узнаете, сколько раз я жалела, что не умерла. Но это место меня спасло и показало, как я могу принести хоть немного пользы людям, помогая спасению других девушек, попадающих сюда впервые. Здесь я что-то делаю – то, что я не могла сделать на свободе. И здесь я нахожусь в безопасности. Я защищена от мира Фрэнка Делуки, Лэнни Митчелла, Романа Собчински. Я больше никогда не хочу опасаться такого рода людей.

– Вам сейчас не пятнадцать, семнадцать или девятнадцать, – напомнил я ей. – Из всего, что я слышал о вас от Пегги, мне было бы жаль любого мужчину, который попытался бы воспользоваться вами сейчас.

– Я прекрасно умею постоять за себя здесь, в контролируемой среде, – отметила Патрисия. – Не уверена, что сумею на свободе.

У меня в голове пронеслось: «тюремная затворница». Она жила в этой структурированной и высоко формализованной системе так долго, что это стало частью ее характера. Это был ее единственный дом, единственная жизнь, которую она теперь знала, и она боялась внешнего мира.

– Кларк, что именно будет находиться в центре внимания вашей книги? – спросила Пегги.

– Патрисия Энн Коломбо, – сказал я. – Со дня от ее рождения до настоящего времени.

– Значит, вы собираетесь рассказать и о получении ею здесь, в тюрьме, образования, и о работе с девочками, которых она воспитывает, о ее статусе образцовой заключенной, обо всем этом?

– Совершенно верно. В моей книге будет все, что узнаю о ней, – и хорошее, и плохое.

– Как вы думаете, в книге она предстанет в благоприятном свете?

Я пожал плечами.

– Ровно настолько, насколько благожелательны будут к ней факты. Я думаю, что книга не сделает кого-нибудь похожим на нее, она может заставить некоторых людей ее понять.

Я посмотрел на Патрисию.

– Это может помочь вам немного лучше понять себя. Такое уже случалось с книгами, написанными о людях в тюрьмах, даже о людях, приговоренных к смертной казни.

В нашей маленькой комнате воцарилась тишина. Я чувствовал, что самое время дать Патрисии и Пегги несколько минут побыть наедине.

– Не принести ли мне кофе для нас всех? – предложил я.

– Хорошая идея, – сказала Пегги.

Я вышел из комнаты и встал в короткую очередь у окошка буфета, откуда мог видеть всю комнату для посетителей. В Дуайт отбывали наказание женщины всех возрастов – от подростков до дам за пятьдесят, у некоторых были свидания с внуками. Казалось, наличествовали все цвета кожи: черный, темно-коричневый и светло-коричневый, желтый, белый. Большинство женщин передвигались свободно и играли с пришедшими к ним детьми, некоторые были скованы наручниками и вынуждены были оставаться в кресле.

Пока я стоял в очереди, очень хорошенькая миниатюрная латиноамериканка, с виду еще подросток, встала со своего места, где сидела с молодым человеком, и подошла ко мне.

– Простите, – сказала она с лучезарной улыбкой, – вы из Совета по условно-досрочному освобождению?

– Нет, – сказал я ей. – Просто посетитель.

– О, извините, – сказала она и вернулась к своему молодому человеку.

Я не мог не спросить себя, куда свернул бы разговор, будь я членом Совета по условно-досрочному освобождению.

Никакой не священнослужитель и не член Совета по условно-досрочному освобождению, а просто посетитель в костюме и галстуке, я взял кофе и вернулся в маленькую отдельную комнату.

– Вы хотите от меня услышать, соглашусь я вам помочь с вашей книгой? – спросила Патрисия, как только я сел.

– Все, что вы захотите мне рассказать, – ответил я.

– И все, что я вам скажу, вы напишете в книге?

– Да.

– Даже если вы не поверите в то, что я вам говорю?

– Я все равно это напишу, – сказал я. – Тот факт, что я сам во что-то не верю, не означает, что это неправда. Я напишу все, что узнаю, и дам возможность читателям решать, во что они захотят верить.

– Вы собираетесь поговорить с Фрэнком Делукой? – спросила Пегги, видимо, избавляя Патрисию от необходимости задавать этот вопрос.

– Я попытаюсь поговорить со всеми, кто может мне хоть что-нибудь рассказать о Патрисии, – ответил я.

– И все, что они вам расскажут, тоже войдет в книгу?

– Да. Иначе невозможно представить противоположные точки зрения. И повествование будет необъективным.

– Обо мне расскажут много неприятного, – предупредила Патрисия.

– Вот почему для вас важно, наконец, изложить свою точку зрения, – сказал я. – Вы никогда не рассказывали эту историю.

– Я никогда не рассказывала ее публично, – поправила она, – свою историю я рассказывала другу, монахине. Но она недавно умерла.

– Соболезную. Тяжело потерять друга.

Вдруг она встала.

– Мне нужно пойти выкурить сигарету. Надеюсь, у меня есть немного времени подумать?

– Конечно. У Пегги есть номер моего телефона, вы можете звонить мне в любое время. Через месяц или около того я снова приеду в Чикаго, чтобы опросить людей, которых я нашел и с которыми договорился о встрече. Я рассчитываю проработать над книгой как минимум год.

– Так долго? – с удивлением спросила она.

– Не сказать чтобы вы были легкой особой, – сказал я.

Ответом мне была слабая улыбка.

Уезжая в тот холодный январский день из исправительного центра Дуайт, я понятия не имел, получу ли я когда-нибудь весточку от Патрисии Коломбо. Ее я не смог раскусить. Я знал, что смогу написать книгу без нее, но боялся, что читатели узнают только то, что Патрисия делала, но не саму Патрисию.

И она была права, полагая, что услышу я о ней преимущественно негатив. Обнаружил я это, еще беседуя с адвокатами и другими людьми в здании уголовного суда, пока читал стенограмму. Патрисия Коломбо не была «любимой дочерью» Чикаго. Без ее участия, без знания того, как она себя чувствовала и как реагировала в определенные моменты своей жизни, книга вряд ли поможет понять ее.

Я надеялся, не только ради нее, но и ради нас, что она позвонит.

В десять часов вечера субботы, три недели спустя, зазвонил мой личный телефон, и телефонистка сказала:

– У меня звонок за счет вызываемого абонента из исправительного учреждения. Вы будете платить?

Это была Патрисия.

Мы проговорили пять часов.