Кроваво-красные бисквиты

– Да какая там каторга? Чтобы вас привлечь к суду, нужно проделать кучу работы: собрать ворох доказательств, получить письменные свидетельства тех, кто пострадал от ваших действий, а также письменные свидетельства их родственников. Ну, я не буду все перечислять. Вам и так должно быть понятно, что никто этого делать не будет, а без этого, увы, дело в суде развалится, как необожженный глиняный горшок. Да еще на это все и давность накладывается. Нет, вам, скорее всего, ничего не грозит, я уж точно не буду этим делом заниматься. Передо мною стоят несколько иные задачи, но мне важно, чтобы вы рассказали правду. Понимаете? От этого зависит успех или неуспех моих дальнейших действий. Из того, что вы мне рассказали, я прихожу к выводу – вы торговали этим сонным зельем направо и налево без каких-либо угрызений совести. Теперь поняли, что совершали, отсюда и богомольство. Да оно и правильно, грехи нужно замаливать, если, конечно, то, что вы совершали, можно замолить…

– Ну, это Богу решать! – искоса глядя на Фому Фомича, сказала Манефа.

– А я и не спорю, конечно же Богу, и только ему. От людского суда уйти можно, а от того… – фон Шпинне указал пальцем в небо, – …не уйдешь, там уж все доказательства собраны, проштемпелеваны и в папку судеб подшиты! Всего-то и осталось, что грозным голосом зачитать их вам!

– Страшно вы говорите! – пробормотала старуха.

– Ну какой в моих словах страх? Страх там будет, и такой страх, что кожа лопнет.

Начальник сыскной еще не договорил, а старуха уже закрыла глаза и мелко-мелко задрожала. Руки ее были сжаты в кулаки, а зубы громко стучали.

– Что это у нее, падучая? – спросил Кочкин, с интересом глядя на знахарку.

– Нет, это не падучая, при падучей зубами не стучат, при падучей зубы стискивают и, бывает, так сильно, что они ломаются. А это я даже не знаю что, может быть, религиозный экстаз. Она же все-таки у нас богомольная… – фон Шпинне говорил и при этом довольно спокойно рассматривал бьющуюся в мелких судорогах знахарку. Ему даже в голову не приходило как-то ей помочь. Кочкин больше нервничал.

– А что, если помрет? – мечась из стороны в сторону, спрашивал он у начальника.

– Ну, помрет, значит, судьба у нее такая! – цинично философствовал фон Шпинне.

– Может, доктора позвать?

– Какие доктора, Меркуша? Ты, я вижу, после своих приключений сердобольным стал. Ты эту блажь выброси из головы, это в нашем деле помеха!

Старуха между тем стала приходить в себя, дрожать перестала. Было видно, как расслабились сжатые в кулаки руки, зубы уже не стучали. Она открыла глаза и тотчас зажмурила от яркого солнца. Потом проморгалась и слезливо осмотрелась вокруг, точно припоминая, где она и с кем говорит.

– Что с вами? – спросил Фома Фомич.

– Да сама не знаю, привязались на старости лет хвори какие-то, а отвадить не могу никак. Вот и случается, вы уж меня извините…

– Да за что? Вы в том невиноваты, это все годы ваши. Вы помните, о чем мы с вами говорили? – начальник сыскной сразу после обретения знахаркой чувства реальности постарался вернуть ее к прежнему разговору.

– Нет, ничего не помню. У меня после этого всю память напрочь отшибает, но вы мне напомните…

– Да не стоит. Вы нам вот что скажите, уважаемая Манефа, где тут у вас находится деревня Шаповалово? Знаете, где?

– Знаю! – кивнула старуха и подробно объяснила сыщикам, как в эту деревню попасть. После чего они простились с ней и ушли, а старуха, обессиленная после случившегося с ней припадка, продолжала сидеть на лавке.

– Калитку только на запор заложите! – крикнула она вслед сыщикам.

– Непременно! – бросил Кочкин, не оборачиваясь.



Глава 34 Деревня Шаповалово

– Ну что, я так понимаю, путь наш лежит дальше, вглубь России, мы едем в деревню Шаповалово. Кстати, я не могу припомнить, что это за деревня такая? Вроде где-то слышал, а где, забыл… – проговорил Кочкин, начав, как у него нередко случалось, с утверждения и закончив вопросом.

– Ты забыл про деревню Шаповалово?

– Забыл! Но вы мне наверняка напомните…

– Нет, я тебе напоминать не стану, давай сам мозги напрягай, иначе разучишься ими пользоваться.

У фон Шпинне была одна неприятная, по мнению Кочкина, привычка – требовать от своего чиновника особых поручений, чтобы тот непременно старался самостоятельно думать. На что Меркурий Фролыч всегда очень болезненно реагировал, полагая, что тратить на это время не стоит. Зачем вспоминать про деревню Шаповалово, когда о ней помнит Фома Фомич? Ну это просто глупо!

– Деревня Шаповалово, Шаповалово, Шаповалово… – забубнил себе под нос Кочкин, и это продолжалось до самой гостиницы, в которую они возвращались. Бубнил это чиновник особых поручений не случайно, он хотел вызвать у фон Шпинне недовольство, чтобы тот, устав от скуления, наконец махнул рукой и сказал, что это за деревня. Однако Фома Фомич точно и не слышал Кочкина. Шел рядом с ним, думал о чем-то своем, временами резко останавливался, смотрел по сторонам. Кочкин тоже останавливался. После чего они шли дальше.