Кровавый разлив

Докторъ говорилъ отрывисто, торопливо, волнуясь, не глядя на подворотняго, и на лиц его былъ испугъ. Похоже было, будто онъ боится, самого себя боится, и боится того, что говоритъ. Каждое слово его было злымъ, смертоноснымъ паукомъ, и страшно было его слышать, и противно было видть, какъ бжитъ оно, полное яда.

— Приказываю! — вдругъ вскрикнулъ Пасхаловъ, поднявъ голову. — Чтобы сейчасъ же… Пусть идетъ!.. Сейчасъ же!.. И куда хочетъ.

— Куда хочетъ, Федоръ Павловичъ, — услужливо взвизгнулъ Небесный, подбгая. — Конечно, я сейчасъ… Пусть куда хочетъ… Я сію минуту…

Пасхаловъ медленно пошелъ черезъ дорогу.

— Федоръ Павловичъ! — горестно всхлипнулъ Небесный, устремляясь за нимъ. — А что же будетъ?.. а насчетъ того… что же будетъ?..

Пасхаловъ остановился.

— Что же будетъ съ негативами? — въ отчаяніи прокричалъ фельдшеръ.

Съ минуту Пасхаловъ смотрлъ на фельдшера, — далекими, затуманенными глазами… Потомъ повернулся и пошелъ дальше.

— Жаловався? — спокойно освдомился Трохимъ у Небеснаго.

— Погодите, погодите!.. Еще вамъ достанется!.. Еще вы свое получите…

Трохимъ, не торопясь, услся на тумбу, не торопясь, сдвинулъ самодльную, на боченокъ похожую, шапку къ затылку и, не торопясь, съ разстановкой сказалъ:

— Бісова ты таракуцка!

VI

1.

Восемнадцать тысячъ человкъ сдавлено было страхомъ.

Нсколько дней ужъ носились ужасные слухи о грозномъ погром въ сосднемъ большомъ город, объ избіеніи въ цломъ ряд другихъ городовъ и мстечекъ. Опредленнаго знали мало, газеты запаздывали, почти никто въ городъ не прізжалъ, и нельзя было сказать въ точности, кто именно слухи привезъ. Но слухи множились, роились, зловщіе, жестокіе, безконечно разнообразясь и видоизмняясь; они ползли неотвратимо, какъ тучи ядовитыхъ змй, и все покрывали собой, и все мертвили.

Промелькнуло семнадцатое октября… А потомъ страшная правда стала обнажаться, она всми ясно угадывалась, и, разгаданная, рождала въ сердцахъ трепетъ предсмертнаго часа.

По всей «черт» распространился погромный разливъ, онъ вышелъ далеко за «черту» и затопилъ всю страну. И куда не дошли еще красныя волны, он дойдутъ сегодня, завтра, — дойдутъ непремнно, смертоносныя, бурныя, властныя…

И страшась за себя, за тхъ, кто былъ поблизости, въ жестокой тоск думали люди о другихъ, о невдомыхъ, — о невдомыхъ, но родныхъ, — по скорби, по мук, по смерти. О всемъ народ думали, о всхъ шести милліонахъ обреченныхъ. На югъ обернуться, на сверъ, на востокъ и на западъ, — везд, всюду, за много десятковъ верстъ, и за сотни верстъ, везд лежатъ города, мстечки, желзнодорожныя станціи, въ нихъ живутъ они, невдомые родные, постоянно, отъ дня рожденія до послдняго часа несчастные, угнетенные, затравленные. И везд теперь ихъ бьютъ и разоряютъ, и везд рыдаютъ они и стонутъ… Если бы каждый стонъ былъ каплей, а вопли росинкой, — потонула бы безслдно земля.

И знали люди: спасенья нтъ, выхода нтъ, и вс раньше происходившія зврства — легкая непріятность въ сравненіи съ тмъ, что наступаетъ. Идутъ кровавыя волны.

Ненавидя свою слабость и презирая ее, пошли люди къ властямъ, — просить защиты…

2.

Отдавая отчетъ о своей миссіи населенію, депутаты значительно смягчили полученный отвтъ. Не хватало духа передать его во всей точности. Наиболе же страшныя слова они скрыли совсмъ, скрыли въ своемъ сердц, и когти этихъ словъ рвали сердце; а длинные зубы угрозы вонзались въ него, и въ немъ оставались… Понемногу, однако же, населеніе истину узнало, всю до конца, и тогда тни близкаго безумія стали появляться въ глазахъ. Теперь уже всмъ, даже наиболе оптимистически настроеннымъ людямъ, стало ясно, что случится самое худшее, что избгнуть этого худшаго уже нельзя. Оно придетъ, оно неизбжно, оно раздавитъ, оно уничтожитъ. И хотя знали, что укрыться нельзя, укрыться старались. Странное и дикое бгство началось во всемъ город. Кто имлъ возможность наскоро упаковывалъ кой-какія вещи — часто не самое нужное, не самое цнное — и несся къ вокзалу. Уже знали, что бьютъ на станціяхъ и на вокзалахъ, бьютъ въ вагонахъ и въ городахъ вдоль линіи, — и все же бросались на вокзалъ… Многіе съ окраинъ переходили въ центральную часть города, и были такіе, которые изъ центральныхъ кварталовъ бжали за городъ… И если совсмъ уже некуда было бжать, уходили изъ своей квартиры въ квартиру сосда, — въ то время, какъ сосдъ, покинувъ свой уголъ, несся растерянный прочь, ища спасенія въ другомъ мст… Безъ плана, безъ мысли, безъ вры бжали и метались, не зная куда бжать, бжали, какъ будто въ самомъ процесс бгства было что-то облегчающее. И такъ широко разлилась эта потребность бжать и искать безопаснаго мста, что самые спокойные люди, самые разсудительные, какъ ни сдерживали себя и ни убждали, при вид какъ бгутъ другіе, какъ бгутъ вс, приходили, наконецъ, въ такое невыносимое волненіе, что начинали метаться, кричать и стонать…