Кровавый разлив

— Ты думаешь, простымъ докторомъ будетъ Розочка?.. Ого! Знаменитымъ докторомъ. Лучше всхъ профессоровъ!.. Будетъ жить въ Одесс, на самой главной улиц… а то, такъ даже въ Петербург… Думаешь, испугается Петербурга? Нисколичко… И не безпокойся, она не будетъ, какъ наши собаки — Бернфельдъ и Степаненко, которые бднаго человка и не допускаютъ до себя… Всхъ лчи, вс одинаковы! — бдный, богатый, все равно… У богатаго — сто рублей за визитъ, двсти бери!.. Богатый можетъ!.. Богатый все можетъ! Богатая дама можетъ себ позволить и два раза въ году рожать… Съ богатаго дери… А бдный… Ахъ, Хана! Если бы ты только могла понять, какая голова у нашей двочки!

— «Герои Греціи», — задумчиво, тихо протягиваетъ Хана.

— А еще бы! — глаза Абрама длаются суровыми, вызывающими. — А то какъ же иначе?.. Если кто учится просто хорошо, — когда на пять, когда на четыре, — ну, такъ ему даются какія-нибудь басни, или тамъ стихотвореніе, Лермонтова, Пушкина… А когда Розочка иметъ всегда круглое пять съ плюсомъ, то ей таки и награда серьезная слдуется…

2.

Абрамъ вспомнилъ теперь о серьезной наград, о «Героихъ Греціи», — и сердце его такъ и заколотилось…

Неужели?..

И эту книгу… и ее… и ее тоже…

Абрамъ вскочилъ, съ минуту постоялъ въ неподвижности, и выраженіе глубокаго изумленія было на его блдномъ, какъ бы вдругъ окаменвшемъ лиц… Потомъ легла на лицо гримаса, и стало похоже, будто испытываетъ человкъ этотъ жестокую тошноту… Ноги не держали Абрама, и онъ грузно опустился на сундукъ.

Черезъ нсколько минутъ, набравшись силъ, онъ съ болзненной, жалкой улыбкой, вполголоса, сказалъ дочери:

— Я знаю?.. Это таки глупо… конечно… И человкъ всегда длаетъ глупости… всю жизнь…

— Что такое, папаша?

Абрамъ, пораженный, молчалъ. Нтъ другихъ мыслей у двочки, кром черныхъ мыслей. Нтъ другихъ чувствъ въ ея сердц, кром страха и тоски. А она стоитъ передъ нимъ спокойная, ясная, — и точно золотые лучи легли вокругъ ея чистаго лба…

Какъ можетъ она?.. И отчего нтъ у него этой силы? Вс радости жизни онъ отдалъ бы за то, чтобы выглядть теперь спокойнымъ, беззаботнымъ, чтобы улыбнуться, чтобы найти для двочки хоть одно утшающее слово… Но нтъ его, этого слова, его нтъ, — ни въ душ, ни на язык нту его, и полный страха, полный трепета, онъ бормочетъ:

— Твои книги… наградныя книги твои…

— Но, вдь, ничего, папаша, не будетъ. Наврное, ничего не будетъ.

Голосомъ блднымъ и мутнымъ, давясь словами и какъ бы умоляя о прощеніи, Абрамъ лепечетъ:

— Конечно, ничего не будетъ… наврное не будетъ… Но… книги… твои наградныя книги…

Руки его трясутся и въ нихъ такъ и прыгаетъ продолговатый, бархатный, съ облзлыми бисерными кисточками мшокъ. Въ этомъ мшк хранятся молитвенныя принадлежности. Тридцать пять лтъ назадъ Хана сшила его Абраму, своему жениху. Былъ тогда мшокъ красивъ и ярокъ, и весело сверкали на малиновомъ фон вышитыя бисеромъ пальмы. Теперь онъ изношенъ и жалокъ, — какъ и старый владлецъ его.

— Если книги будутъ спрятаны, то разв повредитъ?.. Не нужно прятать… Не нужно… Я знаю, что это лишнее и глупо… Но… но разв повредитъ?..

Трясутся руки, и все тло трясется… «Герои Греціи» въ переполненный мшокъ не входятъ, и книга упорно торчитъ кверху, сверкая золотомъ обрза. Абрамъ встряхиваеть мшокъ, и кое-какъ втискиваетъ въ него дорогую книгу. Потомъ онъ снимаетъ со стны маленькую, осыпанную ракушками рамку. Изъ-подъ тусклаго, запыленнаго, съ пузырьками стекла, сверху, въ углу, треснувшаго, печально смотритъ испуганное лицо маленькаго гимназистика…

— Проси ты, — безъ словъ молитъ Абрамъ, вглядываясь мигающими глазами въ изображеніе сына.

Оно выцвло, угасло, изображеніе. Оно угасло, — какъ угасаетъ и въ сердц образъ давно ушедшихъ, давно умершихъ… Но что-то таинственно-важное скрыто въ срыхъ полутонахъ его, и что-то бодрящее и живительное зарождаетъ оно въ душ старика. Мы надежда ли? Не далекій ли отсвтъ благодарственной псни?..

Онъ чистъ былъ, этотъ мальчикъ; онъ былъ невиненъ и кротокъ. Горька была жизнь его, и печальва, и была она отнята до времени. За что? Зачмъ?.. Кто скажетъ?.. Кто пойметъ?.. Не затмъ ли, чтобы увести его туда, вверхъ, къ золотому престолу Предвчнаго? Не стоитъ ли онъ тамъ свтлымъ ангеломъ, не творить ли святую молитву, заступникъ, предъ небеснымъ Отцомъ, и не о спасеніи ли бдныхъ людей говоритъ Ему?..

— Говори, проси!.. За Розочку проси… за больную мать… за стараго отца проси, за весь изстрадавшійся старый народъ твой проси и требуй, Моисей!

… Но гаснетъ блдная надежда.

И нтъ уже лучезарнаго призрака, нтъ заступника и хранителя. Худенькое, посинлое тльце, искаженное смертью, лежитъ. Послдней судорогой уродливо скрючены члены; выраженіе жестокаго страданія кричитъ въ остеклвшихъ глазахъ, — и запахъ… Запахъ тлнія. Запахъ тлнія.

3.

Абрамъ положилъ карточку въ мшокъ, затянулъ очкуръ и вышелъ въ сни.