Кровавый разлив

Бжали. Укрывались. Но везд было страшно, все было страшно. Везд было опасно, все было опасно. Забивались въ сарай, — и страшна была темнота его, и страшенъ былъ свтъ, проникавшій въ щели. Уходили въ погребъ, — и страшно было молчаніе его, и страшенъ былъ гулъ, доносившійся извн. На чердакъ взбирались, — и страшно было оставаться тамъ, и ясно, такъ отчетливо и ясно видли люди, какъ сбрасываютъ ихъ съ чердака внизъ, головою внизъ, на камни, на топоры, на окровавленные ломы… Везд было опасно, все было опасно. Въ первомъ этаж опасно потому, что сюда прежде всего проникнутъ громилы. Въ этажахъ верхнихъ опасно потому, что оттуда трудне бжать. Днемъ опасно потому, что свтло и все видно, ночью опасно потому, что темно и ничего не видно. Опасно находиться въ дом, населенномъ евреями, — сюда громилы придутъ тучею. Опасно оставаться въ дом съ жильцами русскими, — тутъ свои же сосди изувчатъ. Какъ воздухъ есть везд, какъ наполняетъ во время ливня вс выбоины дороги вода, такъ везд былъ страхъ, отъ каждаго предмета, отъ каждой мисли, отъ движенія каждаго, и звука. На что ни посмотришь — все рождаетъ одно и то же жестокое и непобдимое чувство, чувство растущаго, все растущаго страха… И вс предметы вокругъ сдлались чуждыми, враждебными. Самыя невыразительныя вещи, и самыя любимыя, наиболе привычныя и трогательно-близкія — все, все смотрло съ холодной отчужденностью, съ затаенной, безмолвной угрозой. Каждымъ предметомъ можно ударить, и объ каждый предметъ можно ударить. И лампой могутъ раскроить черепъ, и объ шкафъ могутъ бить твоей головой. Съ балкона могутъ сбросить, и въ чулан могутъ задушить… Откуда знать, чмъ, какъ, на какомъ мст искалчатъ тебя, и при посредств чего покроютъ смертельными ранами? Moжетъ быть добрыми кормильцами-инструментами, которые много лтъ помогали добывать кусокъ хлба? Можетъ быть, зонтикомъ выколютъ глаза? Можетъ быть блой рубашечкой малютки-первенца перетянутъ теб шею? И не священный ли талесъ будетъ брошенъ на полъ подъ двушку-дочь, когда ее станутъ насиловать?

Все было опасно, все было страшно. Страшно было ходить и суетиться, — движеніями скоре навлечешь на себя вниманіе врага. Страшно было оставаться недвижными, — казалось тогда, что ничего не длаешь для своего спасенія, что ближе гибель. Страшно было оставаться безоружнымъ, — оружіемъ все же напугаешь, отгонишь врага. Страшно было оружіе имть — непривычная рука съ нимъ не справится, его отниметъ убійца, и твоимъ же орудіемъ самозащиты прерветъ твою жизнь… И припрятавъ въ карман какой-нибудь ножъ, револьверъ, или гирю, люди въ трепет нащупывали оружіе, не зная толкомъ, — другъ это, спаситель, сладостный мститель отчаянія, или, напротивъ того, ехидный предатель-убійца… Жадно хотлось ножъ сохранить — какъ послднее прибжище, какъ единственную надежду. И терзала жестокая потребность сейчасъ же выбросить его вонъ, подальше, какъ можно дальше…

Молча сидли люди, и замученные дйствительностью, искали убжища въ нелпыхъ грезахъ. Если бы двойной потолокъ! Забраться въ пустую черноту между потолками и тамъ переждать, пока бушевать будутъ въ квартир и громить… Море если бы разостлалось вдругъ, — вонъ тамъ, въ конц двора! И было бы на немъ иностранное судно! Ссть на судно, отчалить отъ берега, и сразу тогда покончено съ ужасомъ!

Но легче дыма разсевались пустыя мечтанія, и посл нихъ, еще боле мучительной становилась живая правда… И какъ будто мало было ему опасностей дйствительныхъ, существующихъ, — измученный, истерзанный, больной умъ человка начиналъ создавать опасности воображаемыя.

И чудились повсюду измна и предательство; и далекіе, скрытые уголки, въ которыхъ искали спасенія, вдругъ представлялись злой западней, сознательной и ехидной. Чуланъ въ глубин двора, подл сарая, незамтный, замаскированный кустами. Тамъ спрятаться… Но не туда ли прежде всего бросятся громилы? Вдь они знаютъ, что если квартиры пусты, значитъ скрылись жильцы по сараямъ, по погребамъ. И пожалуй, даже минуя квартиры, сразу бросятся обыскивать чуланы и сараи, и тамъ всхъ и перебьютъ…

Опасно въ чулан, опасно.

Бжать!

Куда?

Въ невыносимомъ колебаніи проходятъ минуты.

Оставаться, бжать… Оставаться, бжать… Великій выигрышъ, или гибель всего. Спасеніе, или врная смерть…

Истерзанный сомнніемъ, замученный страхомъ, близкій къ безумію, срывается вдругъ человкъ съ мста, невроятными прыжками перескаетъ дворъ, бжитъ, мечется, кружится въ отчаяніи, подъ свистъ ликующей смерти, и потомъ, въ ужас, все возрастающемъ, мчится назадъ, — къ опасному мсту, откуда спасался, мчится къ нему, чтобы спастись…