Кровавый разлив

Въ потолк зіялъ широкій, черный прямоугольникъ, — ходъ на чердакъ. Кадка съ водой стояла въ углу, а подл нея былъ большой ящикъ со старой обувью. Абрамъ торопливыми движеніями выдвинулъ впередъ бочку, изъ ящика выкинулъ всю обувь, и поставивъ ящикъ на кадку, сталъ взбираться на чердакъ. Какая-то особенная, тяжелая духота сдавила ему грудь, какъ только голова его и плечи вонзились въ черноту прямоугольника. Пахло сажей, пылью, прлымъ деревомъ, и было такъ темно, что глазамъ становилось больно.

У самаго входа, гд было свтле, ясно намчался невысокій боровъ. Абрамъ оперся на него, какъ на плечо ребенка, и тихонько поползъ. Глаза стали освоиваться съ темнотой, она не была уже такой плотной, и можно было различать стропила, скатъ крыши, какіе-то неопредленные бугры справа, наваленныя другъ на дружку оконныя коробки слва…

Проснувшаяся Хана заговорила внизу, — и здсь, въ пустомъ, придавленномъ освшей крышей чердак, голосъ ея гудлъ особенно дико и странно… Абрамъ добрался до того мста, гд боровъ длалъ поворотъ, и здсь слъ. Минутку передохнувъ, онъ сталъ тихонько бить по борову кулакомъ. Никого не было. Никого здсь быть не могло. Никто не подымался сюда уже многіе годы. Но Абрамъ пугливо оглядывался, — то направо, гд мертвой глыбой стояла плотная тьма, то налво, гд вдали длиннымъ пятномъ ярко горло въ накат отверстіе входа, — и внезапно замирая, прерывалъ свою трепетную работу. Сердце его, отъ непривычныхъ усилій, отъ волненій — билось такъ громко и сильно, точно онъ ночью влзъ въ чужую квартиру, чтобы ограбить, и поджечь, и убить… Онъ начиналъ работу опять, опять билъ по борову кулаками, — и опять бжало во тьм чердака тревожное, глухое гудніе… Кряхтла и стонала дряхлая крыша, накатъ трясся и плакалъ, и казалось, что это старики въ богадльн, испуганные ночнымъ кошмаромъ, кричатъ и взываютъ о помощи…

Боровъ подался, наконецъ, тяжелый кирпичъ провалился внутрь. И туча сажи, много лть холоднымъ пластомъ покоившаяся на дн, заколыхалась и быстро взвилась кверху. Выломавъ еще два кирпича, Абрамъ просунулъ мшокъ въ отверстіе, и потомъ поползъ обратно.

— Хорошо спрятано… очень хорошо…

Онъ сидлъ на накат чердака, свсивъ внизъ ноги, и платкомъ вытиралъ себ лицо. Спрятано такъ удачно, что цлыя сутки можно шарить и ничего не найдуть. Да… Что угодно можно длать, а мшокъ теперь въ безопасности, въ полнйшей безопасности…

— Розочка, пить, — послышался голосъ Ханы. И вдругъ Абрамъ затрепеталъ.

Мысль, которая давно стучалась къ нему въ сердце, мысль, которая давно и неотступно вилась около сердца, теперь вдругъ, сразу, сердцемъ овладла. Овладла, и сдавила его, — съ такой силой, что Абрамъ чуть не свалился внизъ, потрясенный, раздавленный…

— Но она… но Хана… Что же будетъ съ Ханой?.. Мшокъ спрятанъ… Если придутъ, если стануть разбивать и грабить, Абрамъ можетъ убжать, и Розочка можетъ убжать и спастись. Но она, Хана, прикованная къ постели, не владющая ни однимъ членомъ, что сдлаетъ она!..

Вопросъ этотъ дикой смерчью сталъ въ душ Абрама и весь ядъ многочисленныхъ жалъ своихъ сразу пролилъ въ его кровь.

— Розочка, поправь мн одяло! — донеслось снизу.

— Сейчасъ, мамаша.

— Отодвинь мою ногу… еще отодвинь… И подними мн вки, я хочу тебя видть.

Умолкла. Уснула. Застыла. Застыла, неподвижная, какъ мертвецъ, и чувствительная, какъ больной.

— Что будетъ съ Ханой?

VIII

1.

Тепло, свтло, сухо и ясно, — такъ ясно въ воздух, что съ горы, изъ церковнаго двора, отчетливо видна вся Соборная улица, и дальше, противоположный берегъ рки, а на немъ крохотныя хатки деревни Татарки. Солнце свтитъ радостно и весело, точно оно впервые увидло землю, увидло только все доброе на ней и хорошее, — и восхищенное, въ благодарномъ волненіи, обливаетъ ее и лаской, и нгой, и любовною рчью безъ словъ.

Арина Петровна сидла во двор на каменной скамь и еще больше, чмъ во вс послдніе дни, была мрачна и взбудоражена. А o. Павелъ, печально вздыхая, ходилъ взадъ и впередъ по утрамбованной и посыпанной золотистымъ пескомъ площадк, и временами бросалъ на жену пугливые, вопрошающіе взгляды.

— Вонъ Костинька идетъ, — сказалъ онъ, оборачиваясь къ открывавшейся съ визгомъ калитк. И на лиц старика появилось вдругъ выраженіе радостной надежды. — А можетъ… а можетъ онъ что сдлаетъ!..