Кровавый разлив

— Вотъ! Вотъ то-то и есть! — гввно, и съ болью, вскрикнула Наталья. — Только и зналъ ты всю свою жизнь, что хныкать и ныть… Господи, да что же это такое!.. Вотъ, Константинъ расхваливалъ тебя, — «нжная, тонкая, чуткая натура»… А я твою чуткую натуру ненавижу, и ты внушаешь мн чувство злобное, омерзніе ты мн внушаешь!

— Charmant, ma cousine! — взвизгнулъ Васильковскій, весело подскакивая на стул. — Стиль у тебя удивительно мягкій.

— Право же, Федоръ! — съ какою-то дтской наивностью и въ то же время съ возрастающей горячностью воскликнула Наталья. — Ну, что же ты длаешь! И за всю свою жизнь, что ты длалъ?.. Ты посмотри вокругъ… Какое радостное, какое прекрасное время настало! Новая жизнь строится, прекрасная и свтлая. Передъ ея ростомъ дрожитъ и стонетъ все отжившее… Оно корчится отъ ужаса передъ неминуемой гибелью, оно задыхается уже отъ смрада своего гніенія… Какая радость, какое непонятное, незаслуженное блаженство выпало намъ — жить въ пору этой борьбы… и принимать въ ней участіе… Ахъ, Федоръ! Вдь рая не нужно будетъ!.. Вдь… вдь…

Голосъ ея прервался. Она стояла посреди комнаты, вся сіяющая и трепетная, нжная, какъ юность, и какъ юность сильная. Слезы стояли у нея въ глазахъ и шли изъ глазъ золотые лучи, и отъ лучей этихъ свтле и прозрачне сдлалось обратившееся къ сестр тусклое лицо Пасхалова…

— Ты тоже могъ бы войти въ жизнь, сдлаться судьей въ ней и строителемъ!.. — продолжала Наталья, волнуясь. — И мстителемъ можно сдлаться, Федоръ, мстителемъ!.. Зачмъ же терять это счастье свое… отворачиваться отъ него, отдаваться хныканью, нытью, пустому доброжелательству, оставаться «чуткой, нжной натурой», ничего не длать и только стонать… Ахъ, отвратительно это мн, отвратительно!

Она поднесла оба кулака къ своему внезапно и стравно измнившемуся лицу и ими потрясла.

— Отвратительно, Федоръ!.. И вотъ ты, Константинъ. — Она быстро повернулась къ Васильковскому. — Ты знаешь самъ, какъ мало ты мн симпатиченъ, — ты и вс твои грабительскія дла. Но… но… ей-Богу же, въ конц-концовъ, даже тебя я больше уважаю, чмъ вотъ его.

— Очень тронутъ, — сказалъ Васильковскій. — И говорю это серьезно.

— Поставилъ ты себ цлью милліонъ, — и грабишь съ жадностью. Хочешь ты свои собственные заводы имть, — и идешь къ нимъ. Ты идешь!.. Ты все же человкъ дйствія, поступка, ршительнаго движенія, — и на тебя можно расчитывать… А этотъ вотъ, а онъ… чувствителенъ, какъ невскрывшійся нарывъ, и нуженъ людямъ, какъ нарывъ же… Кротость у него какая-то, смиреніе, вотъ и чувство отвтственности у него, елеемъ онъ какимъ-то особеннымъ пропитанъ, или вотъ, отраженіемъ этихъ церковныхъ стнъ, — не разберу и сама… Но одно знаю, негоденъ онъ ни къ чему, и никакого дла съ нимъ нельзя имть… Вчера, напримръ, понадобилась мн отъ него услуга одна…

Наталья бросилась къ дивану и проворно вытащила изъ-подъ него свой чемоданъ.

— Надо мн было въ надежномъ мст скрыть… вотъ это… Такъ, вдь, не ршилась прямо сказать ему, въ чемъ дло! Должна была врать… три короба наврать: — узжаю, съ хозяйкой поссорилась, чортъ знаетъ, что еще…

— Значитъ, таки нелегальщина, — криво усмхнулся Пасхаловъ:- а увряла честнымъ словомъ, что это не прокламаціи.

— А, я увряла!.. — Наталья съ насмшкой сожалнія посмотрла на брата. — Ну, что жъ, увряла и не солгала: тутъ нелегальщины и нтъ, и ни одной прокламаціи нтъ… Тутъ… тутъ вотъ что…

Проворно щелкнувъ ключомъ, она раскрыла чемоданъ, и посыпались изъ чемодана, вмст съ кофточками, чулками и носовыми платками, разныхъ калибровъ револьверы…

— Это вотъ что, — лукаво смясь одними глазами, сверкающими и злыми, повторила Наталья. — Для самообороны… Сейчасъ отнесу въ одно мсто и тамъ раздалутъ… Вотъ, спрятала у него чемоданъ, и всю ночь неспокойна была…

— Чего жъ ты боялась, выдамъ, что ли? — уныло спросилъ Пасхаловъ.

— А кто тебя разберетъ, «чуткую натуру» твою?.. Разв можно доврять теб, разв можно знать, какая еще нелпая идея зародится въ твоей прокнсшей душ?.. Можетъ бьпъ «злу не противься», можетъ быть «самооборона еще больше ожесточитъ»… Вдь, ты же и трусъ…

Она собрала револьверы, завернула въ блье, и сунула въ чемоданъ.

— Я очень жалла потомъ, что не къ Константину отнесла.

— Ко мн такихъ вещей не носи, — спокойно отозвался Васильковскій, — я не впущу.

— Господи!.. Братъ онъ мн, братъ!.. — тоскливо и какъ бы съ недоумніемъ вскрикнула Наталья посл нкотораго молчанія. — И, вдь, все же люблю я его… Если не считать отца, — единственный же ты, Федя, человкъ на земл, котораго я люблю… Но ты… ты проклятъ проклятіемъ внутренняго безсилія, ты гадокъ мн, и… и… и, кажется, съ радостью взяла бы я вотъ этотъ самый чемоданъ, да такъ бы по голов тебя, негодяя, и двинула… Чтобъ не стало тебя!

— Это, ей-Богу, чудесно! — весело хлопнулъ себя по бедрамъ Васильковскій. — Къ Марь Александровн я собирался, — глазки у ней эфіопскіе, и арію Сантуццы она хорошо поетъ. Но ничего, не жалю, что не пошелъ: занятно и тутъ…