Крови и зрелищ!

– Отсидись здесь какое-то время, Элси, – сказал констебль Харрис. – А мы тем временем побеседуем с мистером Эллисом и его мальчиками. Мне невтерпеж с ними снова встретиться.

Элси смерила его быстрым взглядом ярких черных глаз. А потом ее морщинистое лицо озарилось потрясающей улыбкой, нежной и привлекательной, от которой констебль Харрис еще быстрее пошел на поправку.

– Хорошо, морячок, – погладила она его по щеке. – Я так и сделаю. Идем, Терри, – рассмеялась она, глядя на большого полицейского. – Одевай свои сраные наручники. Я буду вести себя тихо.

По причине того, что для женщин не было дополнительного помещения, дежурный офицер поместил Элси Ящерицу в одну камеру с миссис Паркс.

Фрайни Фишер удалось не расплескать чай. Она уставилась на маленького человечка, управляющего лошадью и сохраняющего совершенно невозмутимое выражение лица.

– Извините, что вы сказали?

– Я узнал вас, когда Раджа стащила с вас шарф, – объяснил он. – Но, похоже, больше никто здесь о вас не слышал.

– А вы слышали? – Фрайни не видела смысла полностью все отрицать. Инициатива перешла к ее собеседнику. Тот слегка улыбнулся молчаливому признанию установления ее личности.

– Да, я читаю модные газетки.

– Что именно?

– Книжные обзоры, – спокойно отозвался карлик. – После окончания Оксфорда я не забросил чтение. Моя область – литература. Мне также нравится наблюдать, что творится в обществе. Tempora mutantur et nos mutamur in illis. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. После войны началось общее падение нравов, вы не согласны? Никто теперь не верит, что впереди нас ждет золотой век. Даже мистер Уэллс.

– Вы учились в Оксфордском университете, – восторженно проговорила Фрайни. – Так почему же вы у Фаррела?

– А где еще мое… уродство будет оценено? В любом другом месте – я уродец. Здесь – я уродец, но уродец выступающий. Цирк – единственное место, где карлик может заслужить в какой-то мере уважение. И даже при этом вы слышали, что сказал механик. «С ним вы в безопасности», – сказал он и рассмеялся.

– Сказал так только потому, что видит в вас джентльмена, – сказала Фрайни. – Если вам не будет неприятен мой вопрос, мистер Бертон, скажите, сколько вам лет?

– Мне тридцать, – ответил он, глядя ей прямо в глаза. – Я рано поседел – это хорошо. Старый карлик ценится выше, потому что очевидно, что это не ребенок. Я никогда не вырасту выше, чем есть сейчас, и если я не найду соответствующую моему росту даму-карлика, я никогда не женюсь.

– А что, если… любовь? – спросила Фрайни.

Мистер Бертон рассмеялся.

– Многие женщины хотят выяснить этот вопрос с карликами, – сказал он чопорно. – Их интересуют… мои размеры. Но я не иду на компромисс. Любовь или ничего. Пока это ничего. А теперь расскажите мне, что вы делаете в цирке? Это просто ваш каприз, мисс Фишер? Вы заскучали?

– Да, пока не стала каждое утро падать со скачущей лошади. И вот теперь я вся в синяках. Не знаю, что и рассказать вам, мистер Бертон. Разве что заверить вас, что намерения у меня хорошие, и попросить вас не выдавать меня.

– И какова же ваша цель?

– Сначала вы мне скажите, как вы думаете, есть какая-то причина всех тех неприятностей, которые свалились на Фаррела за последние несколько месяцев?

– Нет. Я думаю, что все подстроено. Каталонцы ходили к Маме Розе – они не чуждаются цыган, – и она сказала, что это не сглаз, а за всеми этими инцидентами стоит чей-то злой умысел. Может, Мама Роза и обманщица – мое мнение по этому вопросу не сложилось. Но она держит руку прямо на пульсе жизни цирка, возможно, по той причине, что видит его со стороны. Кто-то строит здесь козни. Это и привело вас сюда?

– Да.

– А какое вам дело до нас? Мы же всего лишь циркачи.

– Довольно я наслушалась этой гадости, что вы только бродяги и мошенники, – раздраженно сказала Фрайни. – Я здесь потому, что мой близкий друг попросил меня помочь: здесь он честно зарабатывает себе на жизнь. И он все это потеряет, если цирк свернет свои палатки и разорится. Мотивы у меня самые замечательные. Признаю, что я скучала и была немного зла на человека, который утверждал, что я не смогу прожить без всей той роскоши, что меня окружает. Роскошь – небольшая потеря. Трудно, когда тебя унижают, и еще трудней выносить этого мистера Джонса. Но я выясню, что происходит с цирком Фаррела. Даю слово. Даже если так и буду падать с лошади каждый день.

У мистера Бертона вырвался вздох облегчения.

– Это хорошо. Не знаю, смогу ли я чем-то помочь, но я постараюсь.

– Еще на кого-нибудь здесь можно положиться?