Крутые излучины (сборник)

Дорога в исток

Через Москву

«В деревню, наконец-то еду в деревню!» – думал лейтенант Орлов, вжимаясь в кресло пассажирского лайнера, распалившего турбины на взлётной полосе.

«Лечу! Лечу снова в деревню», – шептал он чуть позже, когда самолёт отмерял воздушные километры от ушедшей книзу земли.

Безмятежное время лейтенантского отпуска не имело границ, под распахнутым куполом небосвода торжественно и приятно оно двигалось в путь.

В кармане офицерского кителя лежали честно заработанные деньги, в багаже – дорожный фирменный чемодан с подарками для родителей. Таким блистательным, благополучным и оторванным от земли Орлов ощущал себя впервые.

Разрывая плен холодного воздуха, самолёт потянулся вдаль. Орлов смотрел через светофильтр на обратную, неземную, сторону иконописных облаков, и мысль уплывала от восточных суровых границ Дальнего Востока к родному Смоленскому краю, возвращалась назад и снова совершала повторный маршрут «Деревня – Москва – армия».

«Кривошипно-шатунный механизм предназначен для преобразования возвратно-поступательного движения поршня во вращательное движение коленчатого вала», – вот эта нехитрая фраза, произносимая отцом при воспоминаниях о былом колхозном труде на первых тракторах «Фордзонах» в основном и определила жизненный путь Виктора Орлова. Она ещё тогда, в детскую пору, глубоко вошла в его молодое сознанье, наглядно и просто приоткрывая суть самого замечательного слова – «преобразование».

Желание раскрыть загадочность смысла этого слова потянуло его потом учиться. В Москве, в институте инженеров сельскохозяйственного производства, в течение пяти лет постигал он самые сложные механические искусства, усиливающие чудодейственную жизненность запавшего в душу слова, способную воздействовать и изменять окружающий мир и человека, становиться главным ориентиром в жизни и особой чертой нашего времени.

А земляки шутили: «Поеду в Москву разгонять тоску». Виктор в ней и тоску разогнал, и полюбил её так же сильно, как родную деревню.

Улетая после окончания института служить в армию, запомнил Москву красивой, огромной, неисчерпаемой. Оттого после двухлетней разлуки пугали и радовали её непознаваемость, строгость и широта.

Направляя упругие крылья в объятья столицы, самолёт начал снижаться. Устремляясь сквозь облака на леса, луга, дома, на проспект посадочного полотна, Орлов влетал в город-герой Москву.

«В Москве ног не жалей, – вспомнил он мудрый совет деревенского деда Нефёда, втискиваясь в автобус. – Только, если раньше на толкучках базарных, то теперь и в транспорте, и в очередях».

И вот пошли сплошные потоки: людей и машин, товаров и вин, одежд и витрин, нужных и ненужных, восхищающих и раздражающих. Сила удивительного свойства видеть и замечать вокруг с особым вниманием то, что давно уже поселилось в тебе, даёт любому человеку уверенность Москву называть «своей», а потому, как каждому сердцу в ней найдется родной уголок, её величают «нашей».

На второй день пребывания в Москве, захваченный одним из потоков, Орлов оказался на Международной сельскохозяйственной выставке на Красной Пресне. Влившись в общую толкотню хаотично передвигающихся людей, Орлов затерялся в ней и не мог взять в расчёт, откуда такое количество посетителей и что их сюда привело.

Девятнадцать зарубежных стран представляли технику для села. Девятнадцать государственных флагов развевались на длинных державных штоках, символизирующих независимость и уважение к тем, кто приехал в нашу страну. На открытой площадке павильона была собрана самая мощная и производительная целинная техника.

«Понаделали всякого, даже лошадь поставить негде», – вспоминал Орлов настроение деда Нефёда.

«Тракторист без кабины – человек, завёрнутый в масляную тряпку и оставленный в открытом поле», – без восхищения говорил отец о работе на примитивных «Фордзонах».

Сегодняшние новые машины, сделанные по последнему слову техники, но несравнимые с ним по физической силе, радовали и восторгали своим совершенством.

Орлов подходил, любовно гладил металлические корпуса гигантов отечественной индустрии, уважительно хлопал по резиновым шинам трактора «Кировец» и с внутренне торжественным подъёмом шептал: «Мы вам докажем, голубчики капиталисты. Мы вам докажем – в воздухе, в море и на земле!»

Грудь Орлова расширялась, словно для орденов: «Наши тракторы будут пахать хлебную ниву, а не минное поле. Деревня армию не подведёт, а когда мы вместе – нам ничего не страшно».

Душу Орлова распирало.

«И тогда нам экипаж – семья, и тогда никто из нас не против хоть всю жизнь служить в военном флоте», – каблуками начищенных ботинок он отбил ритм песни и зашагал дальше, внутрь павильона.

Девятнадцати языков Орлов не знал, но какой-то внутренней крестьянской сутью понимал, что дело выгодное здесь затевают иностранцы.