Крутые излучины (сборник)

«Уважаемые пассажиры, стойте справа, проходите слева, не ставьте вещи на поручни эскалатора. Товарищи пассажиры, соблюдайте правила пользования движущейся лестницей. Прошу вас, ради бога», – произнесла в динамик женщина, дежурившая на эскалаторе.

«И эта, наверное, из деревни», – подумал Орлов и увидел на лицах едущих рядом людей улыбки.

В полдень Орлов уже прохаживался возле памятника полководцу Кутузову. Поток экскурсантов из разных республик и зарубежных гостей нарастал.

«В военном искусстве тоже есть много прекрасного», – думал Орлов, проникаясь уважением к своей профессии. Историческая слава и героизм народа были сутью его сегодняшних размышлений. Экскурсовод постоянно подчеркивал то же самое. Ещё на подступах к панораме «Бородинская битва» лейтенанта Орлова взволновали работы живописца Рубо. Особенно его картина «Живой мост».

В сумятице военного боя солдаты в порыве отваги самоотверженно выложили путь через овраг для прохода артиллерии на исходную позицию. Копыта лошадей и колёса упирались в живые тела обречённых на смерть людей. Не было ни одного равнодушного на картине и в зале к боли и мукам войны.

«Почему именно так?» – «Что их заставило?» – «В каком народе могло случиться такое? В каком человеке, не щадившем живота своего за общее дело». – «А может, это выдумка художника?» – «Едва ли». – «В последней войне солдаты тоже держали мосты под смертельным огнём противника. Как это у Михаила Матусовского: «…Кто ради правого дела сердце отдать был готов. Кто под машины ложился вместо понтонных мостов». – «Ничего, Серпокрылов, мы тоже не лыком шиты», – храбрился Виктор Орлов.

Панорама Бородинского боя была тоже прекрасно исполнена, но теперь Виктора поразило совсем другое. Художник Рубо делал её два года, а реставрировали картину двенадцать лет. Восстанавливать всегда труднее: и руки другие, и труд кропотливее. Виктор долго ещё ходил по залам музея, проникнутый патриотическим духом и уверенный в правильности выбора армейской карьеры.

В этот день заканчивалось пребывание Орлова в Москве. Вечером он позвонил Лёшке Зайцеву и пригласил его на концерт в Кремлевский дворец съездов. Тот приехал. Они вместе ходили по Александровскому саду и по территории Кремля.

– Я Москву третий раз штурмую. Когда дембельнулся, так сюда и рванулся, – Лёшка Зайцев заправски вихнулся плечами и тихо повёл рассказ. – Ох и хлебнул же я здесь общежитской свободы, когда пошёл нарасхват по свадьбам и дням рождения на баяне песни играть! В два месяца весь лимит исчерпал. Отчислили с завода за прогулы. В деревне одумался немного, выучился на шофёра – и снова в Москву. Только решил так: пусть она в одну сторону крутит, а я – в другую. Правда, нервишки нужны стальные, чтобы не заводиться с пол-оборота. Однако колёса на асфальте – не дерево на земле. Катался, катался, но не прижился. В деревню второй раз ехать – тоже последнее дело, вроде как на перевозе: туда и обратно, туда и обратно. И что ты думаешь? Вернулся. Работал, как зверь, с утра до ночи, всё ближе к школе подруливал, а в ней даже первоклашек не хватает. Вот и поехал в третий раз в Москву за невестой. Только таких, расчётливых и удалых, здесь до Китайской стены шеренгой не переставишь. Пришлось развернуть всю свою конкурентную способность. Ничего, приглянулась одна приезжая. Теперь, как видишь, по одному маршруту работаю.

– Значит, с балеринами Большого театра не получилось, – усмехнулся Виктор.

– Сам знаешь, песни петь – ноги кривые, плясать – голос не даёт, – Лёшка шуткой обошёл лёгкое подтрунивание друга. – Бабушке моей по сей день огромное спасибо, царство ей небесное. Своими двумя тысячами рублей на ноги меня поставила. Столько она в них труда и смысла вложила – на всю жизнь уроком останется. Мудро она всё понимала, для свадьбы готовила. Пока могилку хорошую ей не сделаю, тратить не буду.

В шесть часов они поднялись в буфет, пили «Московское» пиво, закусывали бутербродами с чёрной и красной икрой. Попробовали жюльена, крюшона. И, посмотрев выступление ансамбля «Берёзка», Зайцев проводил лейтенанта Орлова, одетого снова в военную форму, на Белорусский вокзал. Ночным поездом тот отбыл в родную деревню.

У родного подворья

Через двенадцать часов Орлов был уже за пределами Московской области и вышагивал по разбитой недостроенной дороге к родному дому, высматривая через дальний лес первые признаки долгожданной деревни. Словно под светлую музыку взлёта летнего дня, менялись поля и перелески, тихим трепетным хором подступали, раскачиваясь, их голоса.

«Что ещё мне милее и отраднее, чем дорога в родные края? Хочется провалиться сквозь землю или улететь в небеса – такая нестерпимая нежность в сердце, в груди и в глазах!» – Орлов собирал в аккорд нахлынувшие слова. На Дальнем Востоке такое не пришло бы к нему никогда. И вот впереди подпрыгнула крыша родного дома, ещё немного – и окна его «таращат глаза»: «Иди, мол, скорее, иди же сюда».

С сумкой и чемоданом Орлов преодолел последний подъём и оказался перед крыльцом. Дверь дома была прикрыта на наброшенную цепочку и открытый замок.