Крутые излучины (сборник)

«В деревне без сюрпризов не бывает».

Не трогая замка, Орлов влез в дом через окно. На столе, прикрытый полотенцем, стоял кувшин с молоком. Немного отпил и вытер губы рукой. В доме прохлада и тишина, мерно тикают настенные часы, спит на диване котёнок, уткнувшись в подушку.

«Сделаю всё наоборот: родители входят в дом, а я их встречаю», – Виктор вошёл во вторую половину дома. В ней прошло его детство. Всё знакомое, часть мебели заменена, у стены сверкающее зеркалами трюмо.

Виктор подошёл к стене, на которой висело несколько семейных фотографий. Внимательно, словно заново, стал всматриваться в них: «Вот мать – молодая, красивая. Отец в форме лётчика. Фотографии, сделанные братом. Коллективные фотографии одноклассников».

Теперь фотографии можно было рассмотреть во временно́й последовательности, год за годом: четвёртый, восьмой, десятый класс. «Помнится, как в зимние вечера я сидел вот за этим столом, готовил уроки.

Отец подшивал валенки и напевал «Ямщика», иногда переговаривался с матерью, готовившей чугунки с вечера.

В комнате тепло и светло, за окном непроглядная темнота, свистит ветер», – память цепляла прошлое, рисовала живые картины минувших лет.

Около получаса Орлов находился в комнате, но никто не приходил, и тогда он снова вылез через окно и пошёл искать отца и мать. Обошёл дворы, оглядел баню и сеновал.

Хозяйство родителей заметно выросло, и, как показалось ему, совсем ни к чему.

Соседские дворы бабки Шутихи также отличались своей продуктивностью. Словно в горячем цехе, от участка к участку, она перемещалась между хлевами.

– Ну, пенсионеры! Ну разошлись снабжать столицу! – выхватил криком бабку Шутиху Орлов.

– А! Виктор! Приехал! Здравствуй, здравствуй, – выглядывая в открытую дверь, отозвалась она. – Им только подавай: и своим, и в столицу, и за границу. Нигде от нашего не отказываются.

– А где мои пропадают?

– Твои родители сено в копны кладут. Они видны отсюда, – она указала рукой на две фигуры посредине широкого дальнего луга, выстриженного вполовину.

– Ну вот и помощник приехал. Ступай, помоги, – направляла и без того послушное сердце Орлова бабка Шутиха.

Орлов зашагал на покос.

– Ещё копёшку – и хватит, – усиливая значение окончания слова и превращая его почти что в «пешку», – говорил отец Орлова, вонзая вилы в душистый, как чай, валок лохматого сена.

– Да. На корову и овечек, пожалуй, накошено, – мирно вторила мать Орлова, подбрасывая деревянными граблями ядрёное сено под горячие вилы своего старика.

– А Шутиха сегодня опять утром косила, с листочком всё выбирала, – напружинивалось противоречие у Анюты Егоровны.

– Видишь ли, человеческое зрение такое, что у себя посмотришь – мало накошено, а у другого кажется больше.

– Вдвоем за ней не угонимся, – словно не расслышала слов Егора Павловича и продолжала Анюта Егоровна.

Шутиха хозяйство вела ровно и вдумчиво, без промахов и отклонений.

– Ну и баба! – стараясь никого не обидеть, соглашался Егор Павлович. – Вчера опять зерно ей спустили. Подъехали прямо на комбайне – и в огород. За ночь всё перебрала, курам зёрнышка не найти. Вот что делает выгода! – Егор Павлович не знал, злиться ему по-настоящему или нет, – его отвлекала фигура человека, идущего от дворов.

– Кто-то идёт. Смотри-ка сюда! – Егор Павлович приложил руку под брови, словно бинокль.

– Кажется, в форме, – первым увидел он.

– Кого это нечистая к нам несёт? – спросила, как бы в сторону отводя возможные неприятности, Анюта Егоровна.

– Наверное, Шутиху милиционер подцепил, – сказал Егор Павлович, о чём-то догадываясь.

– Нет, в форме военного.

– Да кто же это идет такой? – торопливо вычисляла Анюта Егоровна и продолжала грести последние щепотки сена.

– Погоны блестящие, фуражка с кокардой, походка что-то знакомая.

– Это же Витя идёт! – не увидала, а догадалась Анюта Егоровна. «Сынок приехал! Ах ты, мой дорогой, отыскал нас, из такой-то дали!» – говорила её душа, не в силах вымолвить слова.

– Дождь идёт не тогда, когда просят, а тогда, когда косят, – гремел лейтенант Орлов над тишиной выкошенного луга.

Он остановился, не дойдя трёх шагов, жизненно недостающим звеном замкнув треугольник родных связующих чувств, скреплённых общим биением сердца, одной слезой.

Первой заплакала мать. Она, словно во тьме, протянула вперёд натруженные руки, отмеченные до локтей бугорками перетянутых мышц. К ногам подступала копившаяся много лет тяжесть разлуки. Орлов метнулся к ним навстречу, мать и отец как-то разом оказались у него в объятиях. Неловко поддерживая Анюту Егоровну, заплакал Егор Павлович, морщинами глаз толкая скупую слезу. Орлов стал задыхаться: что-то внутреннее, утробное сжимало и рвало кадык.

– Сено уже накосили?

– Накосили, всё в полном порядке, – бодрился Егор Павлович, солнцем высвечивая блеск голубых нестареющих глаз.

– Осталось последние три копны подвезти к дому, – отозвалась Анюта Егоровна, кончиком белого простого платка убирая опережающие горечь светлые слёзы радости.

– Это мы сейчас в два счёта на руках перенесём, – наливался силой голос её сына.

– Что ты! Что ты! Тяжело да и долго, – улыбалась Анюта Егоровна, гордая за него.