Крутые излучины (сборник)

Виктор посмотрел вслед матери и только теперь заметил, что уже вечереет. Наступило время речного тумана, парного молока и тихой вечерней зари.

– Батя, у меня ещё одна есть, – Виктор подошёл к чемодану и вынул бутылку коньяка «Плиска».

– Ух ты, какая нарядная! – получая в руки пухленькую бутылочку, удивлялся Егор Павлович.

– В столице ерундой не торгуют, гарантируя качество, – буркнул Орлов.

– С семнадцати лет работаю, а такой «инструмент» впервые держать приходится, – улыбался Егор Павлович.

Слёту пропустили ещё по стаканчику.

– В жизни главное – здоровье и настроение, сынок.

– Лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным, – поднимая вверх указательный палец, фиксировал мысль захмелевший Орлов. – Ибо в здоровом теле здоровый дух.

– Я вот о чём думаю, сын. Жизнь – она быстро пролетает, не успеваешь характер понять. Но, должен отметить, раньше, я имею в виду в деревне, честным быть было легче, хотя труд был тяжёлым.

– Точно, батя. Сейчас честно жить тяжелей, хотя труд стал намного легче, – Орлов понял о чём говорит отец.

– Всё перепуталось, телега впереди лошади идёт. Я тебе расскажу случай из моей жизни, а ты посуди. Это было сразу после войны. Ну, в общем, жизнь только начиналась. Как тогда шутили: ни кола ни двора, одёжа, что на коже, и хлеб, что в требухе. – Егор Павлович хлопнул себя по животу, как будто он у него был пустой. – Мы с матерью работали на тракторах в колхозе. Тогда в личное пользование нам выделили луговину, смыкавшуюся с колхозным полем. И я в конце рабочего дня вспахал её трактором. Чуть не посадили. Землю потом вернули, но в этот год заставили луговину засеять колхозным льном. Анюта исплакалась тогда, торкаясь со своей картошкой на соседских клочках земли. Ведь надо было вас чем-то кормить. В колхозе одни палочки-трудодни получали. Да, кроме этого, на дорогах ещё отрабатывали, мосты строили, в общем, много такой бесплатной работы делали, – Егора Павловича захлёстывали воспоминания. – На всё личное налоги накладывали, а общественное укрепляли.

– Отец, неужели ты те времена и порядки хочешь вернуть?

– Ни в коем случае! Хватит того, что мы пережили. Мне только сегодня досадно: зачем такой принцип держали, когда теперь от него отошли? Душа у народа образовывалась бескорыстная и отзывчивая на общественный труд. А сейчас хорошо? Всякий сам себе выбирает границу, где «наше», а где «моё». Только середняку – среднее, а кулаку и бедняку – своё. Понял меня? Оттого и душа на одну «шабашку» настроена. Наливай-ка, сынок, ещё по одной, – дёргалось и металось в душе Егора Павловича раздосадованное настроение.

– Да что ж она с перцем у них?

– Выпей кваску, – Орлов предлагал приготовленную для этого случая проверенную и действенную запивку.

– Отец, давай на гармошке сыграй. Раньше без тебя ни одна вечеринка не обходилась.

– У-у-у! Что-о-о-о ты! С утра молодёжь настраивалась. Только и разговору: где гармонист? Не сорвутся ли танцы?

– Держи, отец, – Орлов вынес из дома гармошку с кожаными ремнями и белыми рядами кнопок: двадцать пять для одной руки, двадцать пять для другой.

Егор Павлович, немного конфузясь, взял инструмент, пристроил пальцы рук на клавиши и, мотнув головой в сторону, рванул вперетяг меха:

Когда б имел златые горы
И реки, полные вина,
Всё отдал бы за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна…

Егор Павлович, истомно наклоняя голову к плечу, выбирал разудалый мотив басами.

В глазах плясала молодецкая радость.

И весело, и печально было смотреть на него.

– Давай, Егорушка, лучше «Страдание», – снимая фартук и подбочениваясь к гармонисту, выплыла лебёдушкой Анюта Егоровна, поставив на землю ведро с надоенным молоком.

Орлов достал из чемодана широкую цветастую шаль и набросил легонько на её плечи.

Анюта Егоровна взвилась звонкой частушкой:

Вспомни, милый, как ты клялся
И в моих ногах валялся.
Зачем было сердце вынуть,
Полюбить, потом покинуть?
Зачем было так влюбляться,
Когда душам расставаться?..

Орлов был несказанно рад этому неожиданному веселью родителей. Он доставал оставшиеся подарки и преподносил их.

Отцу – охотничьи сапоги и куртку, матери – кофту и башмачки, отцу – складной ножик и бритву, матери – шкатулку и бусы. Мать, как бы в ответ, принесла двухлитровую банку парного молока и выставила на стол.

– Пей, сынок, молоко наше и ещё смоленское.

Виктор припал к банке и разом выпил половину. Мягкое, тёплое и душистое молоко вернуло милое ощущение детства и вызвало ответную благодарность матери и отцу, до сих пор державших бурёнку.

– Вот это напиток! Батя, попробуй, – сын протянул банку отцу.

– Куда там! Я его и в рот не беру, – отстранился Егор Павлович. – Мать иногда пьёт, а я не могу.

– Так что же, выходит, для внуков?

– А для кого же? Для внуков, – радовалась своей задумке Анюта Егоровна, как бы давая почувствовать сыну, что он остаётся в долгу.