Крутые излучины (сборник)

Срывались вниз бесконечно далекие звёзды, отражаясь в дрожащей воде, и плыли россыпи белых цветов под дробные пересвисты неистовых соловьёв.

– Хочешь, я заговорю стихами?

– Если сможешь, то говори, – отвечала она.

Про себя шептала речка в темноте,
а луна ходила по её воде,
по реке ходила, воду серебрила,
а она кружилась, лучше серебрилась.
Звёзды затонули, но из глубины
на тебя светились, будто влюблены.
Ты на них смотрела, и смеялась ты:
в омуте глубоком плохо вы видны…

Орлов вспомнил далекий напев восторженной юной души.

Единственный одинокий свидетель – вросшее в землю бревно – был на месте. Орлов ощупал его рукой и увидел сохранившуюся надпись, вырезанную ножом: «Витя + Галя = Любовь».

Строгие фраки деревьев и зелёное ожерелье листвы с чёрными точками ягод молчаливо покачивались и прикрывали бревно от непогоды.

Орлов только теперь осознал всю значимость надписи.

Сидеть на бревне было неудобно. Чувство неловкости стало донимать Орлова.

Над рекой пролетела бестолково каркающая ворона.

«Не каркай, и так сыро», – проговорил Виктор ей вслед.

Здесь место предпоследней встречи, а последняя состоялась в Москве и была самой бессодержательной. Виктору не понравилось быстрое и поверхностное её знакомство с городом. Уже через год она изменила причёску, густо мазала ресницы и губы, некрасиво курила затяжками, весело и свободно пересказывала свои впечатления, нахлынувшие на неё в общежитии Мосстроя. А ещё через год она снова вернулась в деревню и живёт в шести километрах отсюда. Для Виктора всё оказалось иначе – в городе он увлёкся механикой и философией.

Вот и теперь он искал во всём случившемся здесь особый жизненный смысл. Искал, но не находил. А в голубом безоблачном небе белокрылый самолёт прочерчивал яркий, красивый и однозначный путь, полюбившийся Виктору ещё с детской поры.

Он соединял уходящую даль горизонта с краем прибрежного леса, туда и пошёл вскоре Виктор, закругляя свой путь к роднику. К дому он вернулся с водой и кучкой белых грибов, собранных в рубашку с завязанными рукавами.

* * *

– Батя, зачем ты так натопил? У меня уши отклеиваются! – орал Виктор, задыхаясь от жары в маленькой баньке.

– Да ты кваску-то попей, кваску, – вытирая голову полотенцем, улыбался отец.

– Кваску, кваску! Вот если бы пиво! Как на каменку бросишь! Ох! До чего у нас в городке париться любят: и мяты добавят, и эвкалиптом побрызгают. Лепота, да и только, – Виктор большими глотками пил из кружки квас.

– А у нас что-то этого нет, – недоумённо качал головой отец.

– Приезжай ко мне, батя. Вот уж и я тебя тоже пропарю.

– Это что ж – в Азию, в тьмутаракань? Можно и съездить – ветерану войны нынче проезд бесплатный.

Потом пили чай из самовара, разогретого на углях, пили с липовым цветом, душистым мёдом и баранками.

– За верность старинному чину! За то, чтобы жить не спеша! Авось и распарит кручину хлебнувшая чаю душа! – театральным жестом, отставив в сторону пятерню с блюдцем, Виктор декламировал стихи Эдуарда Багрицкого.

– «Чаепитие в Мытищах», – вспоминал Егор Павлович картину, виденную им в журнале «Крестьянка».

– Чай бывает жёлтый, зелёный и чёрный, а заварка – бедной, купеческой и поповской, – концентрировал внимание на чае Виктор.

– Чай можно пить внакладку, вприкуску и вприглядку, – вторил ему Егор Павлович.

– Сейчас в городе, отец, две проблемы: как принести из магазина продукты и как похудеть.

– А у нас в деревне – как сначала технику отремонтировать, а потом урожай убрать, – Егор Павлович вытирал полотенцем обильно выступивший от чая пот.

– В городе, батя, не то, что в деревне. Собачек заводят, а толку от них нет. Книги все покупают, но не все их читают. Красиво одеваются, да доброты маловато, – Орлов тонкой струйкой выпроваживал из самовара кипяток в маленький чайничек и ставил его наверх.

– A y нас в округе столько деревенских причуд, а всё потому, что Митька дома – Гришки нет, Гришка дома – Митьки нет. У них – городские радости, а у нас – деревенские причуды, так-то вот и живём.

И снова лился и лился мягкий, мирный и неповторимый разговор у окна, открытого в алый разлив заходящего солнца.

Нет, в самом деле, приезжайте, попейте чайку и послушайте сами правдивый и добрый говор смоленских людей. И заметьте, что ход мыслей у них такой простой, мудрый, беспристрастный, находящий правду и первооснову. Отброшено всё самое лишнее: и спесь, и амбиции, и самолюбие, и пустота. Проходя через это сито, удаляется шелуха, появляются зёрна истины, и становится ясным и убедительным действительный ход деревенской жизни, да и не только её одной.

* * *

Через три дня, отремонтировав мотоцикл, Орлов галопировал по выбоинам грунтовой дороги в сторону центральной усадьбы совхоза. Через нагрузку двигателя, перегазовку и переключение скоростей дорога запоминалась в мельчайших подробностях.