Крутые излучины (сборник)

– Караул, бабоньки, – закричала появившаяся неожиданно бабка Шутиха. – Вот до чего дожили! Пенсионеры по крышам лазают, – спутала она Орлова с Анютой Егоровной. – Душа разрывается, на такую-то высоту! Откуда духу собралось, сердечная? Пристегнулась бы хоть, беспутная. Ох, косточки твои бедные! – размахивала она руками и недоумённо раскачивалась всем телом.

Орлов отворачивался в сторону и смеялся: «Тоже мне синоптик, спрогнозирует мне беду».

– Да что ж ты оглохла, тетеря? – сокрушалась Шутиха внизу. – Придётся и мне ползти на кудыкину гору. Ну что тут поделаешь – трубочист, да и только!

И понеслась в сторону своего дома. Вскоре она действительно штурмовала крышу и шуровала в трубе, колдуя с метлой, словно Баба-яга.

Так уж случилось, что её первый муж с войны не вернулся, второй умер в мирное время от ран. Родились две дочки, а у дочек – одни только внучки.

Потом Орлов залез в пруд и выкосил старой косой болотную тину, разросшуюся по всей водной поверхности.

– А я говорила, что скоро кустарник начнёт расти. Ну надо же, придумал! – Анюта Егоровна даже не знала как себя вести в такой обстановке.

– Коси коса, пока роса, – улыбался Орлов, понимая своё причудливое положение.

* * *

Вечером Виктор наносил из речки воды, затопил баню и начал готовиться в гости. Побритый, с мягкими распушившимися волосами на голове, в белой рубашке, он вышагивал поутру вдоль реки в направлении к деревне Спас. Охотничий сезон открылся, и Орлов знал, что на реке сейчас много молодых оперившихся уток. Радуясь счастливой возможности прогуляться с ружьём и попугать птицу, он шёл без осторожности, перекинув двухстволку через плечо, оставляя большую надежду для себя промахнуться, а неопытной птице – успеть улететь. На первую стаю уток, жировавших в Холодном плёсе, не успел среагировать правильно. С треском, разрывая крыльями воздух, они взлетели метрах в тридцати от него. Вместо того, чтобы выхватить ловким движением ружьё, Орлов почему-то упал на коленки с суетливым и напрасным желанием укрыться и остаться совсем незамеченным. Стая из восьми уток, не описывая круга, улетела вдаль, радостно крякая от удачи. Через километр, на Алёнкином плёсе, когда из тростников запоздало рванулась вверх красивая парочка уток, Орлов сразу подложил под них прицельную планку, но не стрелял. Он выжидал, сопровождая полёт движением ствола.

«Рано, рано, отпусти чуть подальше», – руководил прицельный глаз. «Не торопись, подожди», – ощущая холодок металла, замедлял реакцию цементирующийся около спускового крючка указательный палец. «А может, уже далеко?» – подсказывало тревожно трепетавшее сердце в гудящей груди.

Уточка и селезень спасительными рывками отгребали крыльями воздух, судорожно вытянув шеи и напрягаясь всем телом. Какая-то чудесная сила, возникшая от испуга и сплочённая единым желанием жить, уносила птиц от прицела. Орлов не решался выстрелить, он стоял с выставленным вперёд, словно палка, ружьём, не пытаясь даже взвести курки.

Когда же в третий раз напротив опустевшей деревни Лыськово, на Чёрном виру, взволновалась вода от взлетающей стаи, Орлов рванулся к ружью. Подмяв кустарник и перескочив орешник, мешавший стрелять, он полыхнул навскидку сначала правым, а потом левым стволом. Выпущенный заряд мешанулся в воздухе и сыпанул по деревьям на другом берегу реки, оставляя клубы дыма и бросая на воду взлохмаченные пыжи. Орлов промахнулся. Стая уток, стремительно набирая скорость и высоту, сделала плавный разворот по кругу и пошла к горизонту. Орлов шёл вдоль реки, петлеобразно менявшей своё направление, испытывая счастливое чувство свободы. Музыкальный орган его широчайшей души исполнял величавую песню природы. Плёсы сменялись густым тростником, кусты – открытыми берегами. Красавец селезень, вылетевший из укрытия, не знал, что Орлов нёс с собой ружьё. Он взвился напористо вверх, выписывая неистово смелый и гордый полёт. Почему ружьё оказалось в руках, зачем взвёлся курок, а палец потянулся к спусковому крючку, Орлов не успел осознать. Грянул выстрел. Селезень, потеряв устойчивую траекторию, накренился в сторону, потом в другую. Попытался выправить движение, неуклюже перевернулся через раненое крыло, опрокинулся лапками вверх и лишь перед самой землёй беспомощно заработал крылом.

«Ах ты, дурнашка! Ах ты, дурнашка!» – метался внутренний голос Орлова. Спотыкаясь о кочки, он бежал к месту падения птицы, придерживая рукой разогревшийся ствол ружья. Селезень уже не рвался на свободу, он дёргался в предсмертных судорогах.

«Ну зачем же ты вылетел? Сидел бы себе в тростниках!» – сострадание язвило душу Виктора, но птицу надо было добивать. Он с отвращением достал охотничий нож и воткнул его в землю, рубанув шею искалеченной птицы. Тёмно-коричневая кровь вытекла из горла на мягкую зелень травы, настроение испортилось. Да и потом до самого Спаса ему не хотелось стрелять, хлопками в ладоши иль посвистом встречал он неопытных уток, приучая их бояться людей.