Крылья Мастера / Ангел Маргариты

Рудольф Нахалов испытал то же ощущение, что и Ларий Похабов. За долгие годы они невольно подружились с Булгаковым и стали почти друзьями.

- Получено разрешение испугать его самый последний раз, - вяло, не веря даже самому себе, сказал Ларий Похабов.

- Надо открыть ему все карты! - горячо заговорил Рудольф Нахалов, хотя понимая, что уж они-то с Ларием Похабовым перепробовали все варианты.

- Не всё, конечно, - кисло поправил его Ларий Похабов. - О роли Германа Курбатова он не должен знать, а вот Дукака Трубецкой нам поможет.

- Ты думаешь провернуть эту комбинацию? - воодушевился Рудольф Нахалов.

У них были готовы несколько вариантов, и они так часто оговаривали их, что обоим порой казалось, они их уже реализовали и забыли, а Булгаков, как всегда, не реагирует.

- Это наш единственный шанс испугать его, - поморщился от его энтузиазма Ларий Похабов.

Уж он-то знал, что от планов до их реализации огромная дистанция и на ней запросто можно потеряться. Но промолчал, боясь сглазить, ибо даже лунные человеки не были абсолютно всесильны.

***

Когда ему без объяснения причин отказали в третий раз и все его работы в театрах страны благодаря "Главреперткому" пошли коту Бегемоту под хвост, он понял, что ему осталось одно-единственное оружие: отомстить всем этим подлейшим людишкам через роман "Записки покойника". Жаль, что я не знаю, кто мне гадит в правительстве, исходя желчью, думал Булгаков, я бы и его прописал, как самого гадкого и продажного фарисея. Он понимал, что после такого романа он не жилец не только в физическом, но и даже в лунном мире лунных человеков, потому как и там достанут; он отряхнул пыль с ног и стал писать так, когда человеку всё равно, что подумают о нём сильные мира сего.

Он сунул спасенный чудесным образом из огня роман "Мастер и Маргарита" Регине Сергеевне и сказал, мысленно относясь к лунным человекам и главному из них, Ларию Похабову:

- Спрячь! Спрячь его, чтобы я не соблазнялся! И не отдавай, пока я очень и очень не попрошу!

- Ладно, - опешив, кивнула она, мысленно благословляя его за то, что он разозлился и взялся наконец-то за дело.

И спрятала так, что и сама забыла куда; конечно же, в коричневый дерматиновый чемодан, в самый низ кладовки, под одежду, обувь и швейную машинку.

У него ещё теплилась надежда относительно пьесы "Пастырь" о Сталине, которую он вынашивал последние пять лет. Написать её было пара пустяков, однако он небезосновательно подозревал, что наветники нашептывают Сталину только плохое. Но кому я нужен?! Кому?! - ломал он голову, полагая, что Сталин мудр, дальновиден и великодушен.

- Если пьеса пойдёт, - с непонятной надеждой говорил он Регине Сергеевне, - то наши дела не то что поправятся, а круто пойдут в гору.

- А как же "Мастер и Маргарита"? - напомнила она не без опасения вызвать вспышку его раздражения.

- А... - беспечно, как показалось ей, махнул он, - не до неё. Потом как-нибудь.

Регина Сергеевна хотела сказать, что "потом" уже не будет, что жизнь кончается, но не сказала, связанная по рукам и ногам клятвой полковнику Герману Курбатову, и тайком пила на кухне баварские сердечные капли.

Булгаков же по ночам и строчил то пьесу о Сталине, то роман-разоблачение о театре. Мысль о том, что "Мастер и Маргарита" ждёт не дождётся его пера, терзала его весь светлый день, а ночью всё повторялось, словно кто-то преднамеренно не давал ему вернуться к "Мастеру и Маргарите" и рассчитаться с долгом.

Когда пьеса "Пастырь" была закончен и даже прочтена и одобрена в МХАТе, а весть об этом мгновенно разнеслась по театральной Москве, и к Булгаковым в гости вдруг явился никто иной как "маленькая острозубая скотина", как называл его Булгаков, золотушный Дукака Трубецкой, с козлиной бородёнкой, с выбитым передним фарфоровым зубом и густо-лиловым синяком под левым глазом. Вид у него было взлохмаченный, как после чудовищной трёпки, а воняло от него по-прежнему знакомый запахом батумской тюрьмы.

- Поговорить надо... - произнёс он заговорщически и проскользнул, совсем, как лунные человеки в минуту волнения, мимо изумлённого Булгакова в кабинет.

С гордым видом Дукака Трубецкой достал из-за пазухи бутылку прозрачного, как слеза, самогона и со значением поставил на стол рядом с рукописью дешёвой, ширпотребовской пьесы.

Регина Сергеевна сделала круглые глаза и побежала готовить закуску. При всей одиозности фигуры Дукаки Трубецкого, его посещении было знаковым, просто так он не являлся бы и не посмел бы явиться после попытки отравления болиголовом.

Чёрт знает, а вдруг он принёс хорошую новость, суеверно уступил Булгаков и едва не перекрестился, глядя на его испитое лицо циррозника.

- Ты ведь стремишься в Батуми?.. - с ехидными нотками спросил Дукака Трубецкой, высыпая карандаши из стаканчика художественного стёкла и подув в него для проформы, будто бы ему было не всё равно из чего пить.

- Ну да... - покривился Булгаков на его самовольство, - чего надо-то?