Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Ее провожали недоуменные взгляды. Но она не обращала внимания. А когда спадала дневная жара, сидела в сторонке, подальше от всех, и перебирала морскую гальку. В сумерках ветер приносил иногда запах полыни. Валечка задумчиво приближалась к самой воде, садилась на прохладный песок. Постепенно в голове начинали рождаться неясные мысли: приходили издалека и уносились… возникали — и пропадали тут же, похожие, наверное, на морские приливы и отливы или на вечерние волны, которые мягко набегали и растекались по песку… давно как все было уже… тогда она чувствовала брожение внутри, неясное, но радостное приближение чего-то нового, чудесного заполняло ее всю… и потом — свершение ее надежд… казалось… когда-то… она… да… самозабвенно, до слез смотрела в глаза, отдаваясь любимому человеку, погружаясь в их глубину… так ей казалось… восторг от слияния… Теперь она не смогла бы определить точно, что чувствовала, но тоска и одиночество, которые она в себе носила, здесь растворялись, сливаясь с землей, небом, морем, горами; она улыбалась и ощущала себя тоже частицей природы, уносилась в почти виртуальный мир…

Один раз, года через два, неожиданно пришло письмо из Америки. Оно было от Петьки, который сообщал, что Роза Григорьевна умерла в феврале от разрыва аорты. Валечкин адрес он обнаружил в записной книжке матери и писал, что она всегда вспоминала свою квартирантку. О себе Петька сообщил только, что почти сразу перебрался в Чикаго и работал там техником в какой-то строительной фирме.

Валечка сложила письмо и спрятала в письменный столик. «Пламенная женщина», — вспомнила она, как называл Розу Григорьевну «Аллохол». Вспомнилась и последняя ялтинская хозяйка, с цепким взглядом и недобро поджатыми губами. «Мистика какая-то», — подумала Валечка, и уголки губ у нее по привычке слегка дрогнули.

Александр Грановский

Анжелюс

«Это был он — Сальвадор Дали»

Из гипнотеки Е. Никифорова

В душе каждый человек — Художник. Но не каждый Художник знает, что он Босх или Леонардо, даже если он по паспорту ЕС900214, и ему назначили эту жизнь, чтобы он думал, что живет, а он думает, где достать каких-то пять уев, чтобы отдать долг и купить себе пачку «Ватры».

Но к нему тут же подослали говорящую морду Г., чтобы выпить вместе водки, а потом красиво рассуждать, что было бы, если бы… Утром не болела голова, пошел дождь, который смыл все следы его вчерашней глупости, и, словно из верхнего мира, позвонила боевая подруга Инга и без всяких предисловий сказала, что устала ждать, что если все гении такие му…, то он хуже последнего му…, потому что знает, что он му… (она ему об этом уже говорила). Короче, верни деньги или…

На этом многообещающем «или» я и поставил точку, в смысле, положил трубку, в которой еще какое-то время знакомым голосом по угасающей затихало: деньги… деньги… деньги…

А потом я обнаружил себя под этим чудовищным мутантом — фикусом, который словно старался прикрыть меня своими прохладными лапами, пока я приду в себя, чтобы начать соображать и в нужном месте сказать «да».

«Да» — это была работа, работа, которая почему-то старалась избегать меня в трезвом виде, а вот после бодуна — это всегда пожалуйста. Может, в трезвом виде мне не хватало наглости, чтобы произвести впечатление. А тут и впечатление произвел, и работу получил в одном престижном санатории. Раньше в нем отдыхали работники умственного труда, а сейчас — просто крутые парни, которые еще не успели стать олигархами (а кое-кто, может, уже и стал, но об этом как-то вслух говорить не принято).

А сейчас мне покажут комнату, которую надо оформить в стиле З, чтобы для отдыха и расслабления. Чтобы человек из нее выходил… Одним словом, понятно, каким выходил.

И вот я уже месяц долбаюсь в этой комнате. Причем долбаюсь по полной, света белого не вижу. Даже курить меньше стал, чтобы времени понапрасну не терять.

Несколько раз звонила боевая подруга Инга, но голос у меня был трезв, а с трезвым голосом женщине и говорить не о чем.

Честно говоря, мне и самому комната все больше и больше начинала нравиться. За последние дни я из нее только в санаторскую столовку и выбегал. Словно, как в запое, счет пошел уже не на дни, а на часы.

Один раз заглянул главный Босс, от которого веско пахло коньяком (Коктебель, коллекционный) и какой-то тухлятиной, но работой остался доволен. Без лишних слов распахнул портмоне-гармошку, не глядя, выхватил сто уев и в карман моего замусоленного халата брезгливо так, двумя пальчиками, опустил.

Особенное впечатление на Босса произвел аквариум на всю стену, где средь зеленых водорослей, лениво шевеля красновато-золотистыми плавниками, прогуливались красавицы рыбки. Они жили в подводном замке с башенками и подсвеченными изнутри окнами, которые бдительно охранялись черными, как смоль, меченосцами.