Крым, я люблю тебя. 42 рассказа о Крыме [Сборник]

Это мой друг Пикассо в образе Бога, сквозь который угадывалась девушка, и я даже помню ее имя… А это — «Анжелюс Гомера перед стенами Трои»… «Антропология русского фаллоса»… «Дитя запретной любви»… «Людовик XIV после знакомства с Сальвадором Дали»… А вот и наша с тобой совместная работа, которой я придумал название: «Укрощение розы»… Ты как никто другой умел передавать оттенки красного, а я голубого, и здесь мы достигли совершенства. Но сейчас, когда мы наконец встретились, я хочу, Родригес, чтобы мы с тобой вместе нарисовали Бога! Это моя такая давняя мечта… Когда-то мне снился сон — ты с Бунюэлем и Галой впервые приехали в Кадакес, и в этот день пошел снег, словно покрывая всю землю нетронутым холстом. А потом мы все отправились к морю встречать возвращающихся с лова рыбаков и услышали эту чарующую музыку. Играла скрипка… Сначала мы не поняли, откуда ветер доносит звуки, а потом узнали, что это играет сын одного из рыбаков, совсем еще мальчик. Он выходил на причал встречать своего отца и своей божественной музыкой заговаривал непогоду и снег, чтобы рыбаки не сбились с пути… И снег перестал, из-за облаков пробилось солнце, и мы, ошеломленные произошедшей на глазах переменой декораций и красок, в немом изумлении смотрели, как стремительно тает снег — и из парящего, как после рождения жизни, моря, поскрипывая снастями, медленно появляются фелюги рыбаков… Это было чудо, и это чудо своими звуками скрипки, словно специально для нас, сотворил мальчик, которого звали… Николо… Да, Николо… А потом мы пили с рыбаками подогретое вино и ты, Родригес, сказал, что самое великое искусство — это сама жизнь и что не родился еще художник, который сумел бы передать все оттенки розы, а ведь всегда остается еще и запах… и можно почувствовать вкус… И тогда я сказал, что если Бог дал нам свой дар — значит, дал нам и возможность сделать это… Иначе все в этой жизни теряет смысл. И мы, сгорая от нетерпения, помчались в мастерскую и принялись рисовать снег, и солнце, и этого маленького мальчика с развевающимися на ветру черными волосами, который своей игрой на скрипке сотворил чудо; и, словно вырубленные из коричневого дерева, мужественные лица рыбаков, и сотканное из золотистых снежинок лицо Галы, глаза которой будто уже тогда видели ей одной известные картины будущего. Мы рисовали неистово, как безумные, словно боялись не успеть удержать на поводке этот неповторимый миг, который ускользал… ускользал неумолимо со всеми своими цветами и красками… И мы в этой нескончаемой погоне за абсолютом совсем потеряли счет времени…

И тогда ты сказал:

— Он прекрасен! — словно признавая свое поражение, с какого-то немыслимого ракурса продолжая рассматривать странный холст, на котором, казалось, ничего не разобрать, словно непогода все-таки успела смешать все наши краски.

— Кто… кто прекрасен? — почти выкрикнул я. Настолько были напряжены мои нервы.

— Бог — разве ты не видишь его образ?.. Только постарайся поймать свет.

И тогда я увидел…

Вначале это была просто картина — картина, которую еще минуту назад мы рисовали вместе. При ближайшем рассмотрении я даже, наверное, смог бы распознать, где чей мазок, хотя когда рисовали, никто об этом не думал. И сейчас, словно из снежного тумана, начало пробиваться солнце, и уже можно было распознать слегка размытые контуры пирса, и маленькую фигурку мальчика, и тень рыбацкой фелюги, и даже услышать гортанные, похожие на крики чаек, голоса рыбаков… Но стоило немного сместить взгляд — и все заливало сияние солнца, и тогда в золотистых отблесках снежинок, в каком-то световращении еще не родившейся новой яви… проступило лицо Родригеса… Родригеса де Сильвио Веласкеса, которое тут же ускользало… ускользало навсегда, в считаные секунды превращаясь в такое же ускользающее лицо Федерико… Пабло… Бунюэля…

В какой-то момент я узнал себя… и, чувствуя, что еще немного — и совсем сойду с ума, в ярости выплеснул на картину краску, стараясь не смотреть на пурпурно-красное пятно, которое, словно в замедленной съемке, еще только растекалось, но уже было похоже на едва распустившуюся розу с подрагивающими капельками росы…

— Зачем?.. Зачем ты это сделал? — наверное, хотел спросить Родригес, но как-то странно замер, словно онемев. А краска продолжала растекаться, пятно меняло очертания, и в какой-то момент я невольно вздрогнул: в контуре пятна я увидел того самого мальчика со скрипкой. Я даже знал его имя… Теперь его звали Сальвадор Дали…

На какое-то время он замолчал, отрешенно глядя в окно, за которым проносились развалины каких-то строений на островках, окруженных водой. На одном каким-то образом оказалась тощая корова. На ее жилистой шее вместо колокольчика висел старый оловянный умывальник. Огромной толщины серебристая труба, петляя по зеленым холмам, уходила за горизонт. На другом острове была странная арка с остатками надписи: ДА…

Линза

Посвящается сыну Андрею

То, что гусеница называет Концом Света,

Учитель называет бабочкой.

Ричард Бах, «Иллюзии»