Кржижановский

Эльвира Эрнестовна и Тоня сообщили Глебу и Базилю, что, возможно, их удастся «устроить» в Минусинский уезд, который, по слухам, является изо всех зол злом наименьшим из-за сносного климата и дешевизны продуктов.

Красноярская тюрьма сильно отличалась от тех, которые приходилось видеть Глебу раньше. Здесь многие, отправляемое на поселение, были в цепях, а левая половина головы у них была выбрита. Все политические были помещены в большую и грязноватую камеру, сплошь уставленную железными кроватями с деревянными досками вместо сетки. Ждали окончания разлива рек. Задержка эта оказалась очень кстати; Ульянову, Старкову, Глебу и Ванееву был назначен находящийся неподалеку от Красноярска Минусинский округ. Не задержись они в Красноярске, пришлось бы ехать на лошадях до Иркутска, а потом обратно, считай, две тысячи лишних верст.

Из красноярской тюрьмы удалось выбраться лишь 28 апреля. До отплытия парохода «Святой Николай» оставалось два дня, нужно было сделать кое-какие покупки, подготовиться к будущей деревенской жизни. Глеб встретился со Стариком, успокоил матушку, все о чем-то хлопотавшую, все опасающуюся, не отменят ли такое счастье — Минусинский округ?

Наступил наконец день отъезда, заметим, свободного отъезда, за свой счет, без стражи и прочих аксессуаров неволи. Собрались на пристани отъезжающие — Старик, Глеб, Базиль, Эльвира Эрнестовна и провожающие, среди них Ванеев. Попрощались — когда свидятся теперь? Уж не раньше, наверное, чем через три года! Отдали концы, вышли на енисейскую холодную стремнину. Друзья были веселы, смеялись. Было 9 часов утра 30 апреля 1897 года по старому стилю. Начиналась новая жизнь — не в тюрьме, но и не на свободе. В ссылке…

…«Святой Николай» шел против течения медленно, с чувством, с толком, с расстановкой. К вечеру капитан приказал отдать якорь. На берегу виднелась маленькая часовенка.

— Нужно помолиться Николе, — серьезно сказал капитан. — Отслужим молебен о плавающих и далеко путешествующих. — Он посмотрел на друзей. Они как будто бы не возражали, но когда пароход пришвартовался, в часовенку не пошли, а двинулись вдоль берега, где над рекой поднимались обветрившиеся, овеянные и рассыпанные временем скалы.

Далеко забрели друзья, перебрались через Филаретов ручей, дошли до устья Маны и наткнулись на арестантское царство: здесь заключенные заготовляли дрова и шпалы для строящейся за Красноярском железной дороги. Часовой прогнал их, и они вернулись к огням на берегу. Матросы жгли костры, вокруг грелись пассажиры, на мачте парохода тускло светил призрачным мятущимся светом керосиновый фонарь.

— Дивные горы здесь, — сказал было Глеб, и тут же матрос бывалый откликнулся из темноты:

— Так и называют здешние края — Дивногорьем.

— Глеб, а ты помнишь, что завтра Первое мая? — отозвался Старик. — Неплохо бы его отпраздновать на этой красоте, над Енисеем. Жалко, красного флага нет. Ничего, за нас его в России, на материке поднимут.

Глеб задумался над словами Старика и решил к завтрашнему дню подработать русский текст к еще одной красивой польской революционной песне. Он начал бормотать, мурлыкать себе под нос, не обращая внимания на приятелей, затеявших над ним невинный розыгрыш и шутку.

Назавтра, когда «Святой Николай» подошел к устью реки Шумихи, где для него были приготовлены здешними крестьянами «пароходные» дрова, и капитан объявил, что остановка продлится не менее трех часов, друзья поспешили на берег, прорвались через кордон хозяек, наперебой предлагавших пассажирам кедровые шишки, орехи, грибы, моченую бруснику, быстро-быстро начали взбираться на высокую террасу над Енисеем, откуда хорошо видны были покрытые лиственницей Бирюсинские горы.

Тут Глеб и Базиль решили поразить Старика тем, чего тот явно не мог знать, ибо миновал сиденье в Бутырках, — неизвестными ему революционными песнями.

Сначала друзья спели боевой революционный гимн «Смело, товарищи, в ногу», написанный в тюрьме Леонидом Радиным. Старик подпевал с большим воодушевлением.

Глеб попросил Базиля спеть «Варшавянку».

— Вихри враждебные веют над нами, — начал Базиль, и тут же к нему присоединился Глеб. Старик сначала что-то мурлыкал в такт, а затем, поймав слога припева, стал уверенно вторить. Когда песня окончилась, он даже, кажется, слегка расстроился.

— Отличная песня. А слова русские чьи, не твои ли, Глеб?

Глеб расцвел. Лучшего признания своим поэтическим склонностям он себе не представлял. Тогда он решил еще более поразить Старика и спел «подправленную» только вчера песню:

Слезами залит мир безбрежный,
Вся наша жизнь — тяжелый труд,
Но день настанет неизбежный,
Неумолимо грозный суд!
…Долой тиранов! Прочь оковы!
Не нужно гнета, рабских пут!
Мы путь земле укажем новый,
Владыкой мира будет труд!