Ксю. Потустороння история

Его деловые хозяйственные движения не то чтобы сбили с настроя, но напомнили, что я должна кое о чем его предупредить. Иначе будет нечестно. Вряд ли это его остановит, меня-то уж точно нет, но предупредить нужно.

Мы легли, накрылись, Паша потянулся ко мне, чтобы наверстать, я взяла его руку, сжала.

– Постой. Тут еще такая история…

– Презерватив? У меня есть. Но я и так могу. Сдерживаюсь до последнего.

– Хорошо, что напомнил, да, это нужно. Но ты еще должен знать, что я… У меня еще не было никого.

– Шутишь? Тебе сколько?

– Девятнадцать.

– И как это вышло?

– Неважно. Вышло и вышло. Тебя смущает?

– Если честно, я с такими… Я таких не трогаю.

– Не хочешь первым быть? Ответственность?

– При чем тут… В этих делах двое отвечают.

– Согласна.

– Но все-таки как-то… Не знаю… Ты не против?

– Нет. Неужели не видно?

– Видно, да…

Паша был сбит с толку. Ему хотелось, очень хотелось, но… Стать первым мужчиной – особая роль. Девушка обязательно будет рассчитывать на продолжение, а у него могут быть другие планы, и как тогда? Тут неприятностями пахнет, пора бы включить голову.

Я погладила его пальцами по щеке, успокаивая. Он поцеловал пальцы и вдруг закричал так, что я испугалась:

– Е!

– Что?

– Там же рыба сгорела!

И умчался.

Пришел через несколько минут. Не с пустыми руками, с полиэтиленовой пленкой, которую подстилал на пляже, и какой-то белой тряпкой.

– Как рыба? – спросила я.

– Нет рыбы. Даже костей не осталась, сгорела начисто.

Я встала, Паша застелил постель пленкой, а потом тряпкой, которая оказалась старой простыней, с дырками и застиранными пятнами.

– Извини, но я о последствиях думаю. За нас двоих.

– Да нет, все правильно.

– И вот! – он достал из кармана пакетик. – Стратегический запас!

Я легла. Пленка под простыней захрустела, простыня скользила по гладкому полиэтилену.

Паша сел на край, возился с пакетиком. Очень долго.

Я поняла, что он перегорел. Эти приготовления – полиэтилен, старая простынка, унизительно как-то это все. И возня с пакетиком унизительна. А на нем еще и написано что-нибудь унизительное, типа «Визит», «Маскулан» или «Оляля», я видела такие не раз, они в маркетах всегда около кассы.

Но Паша не мог сдаться первый. И я ему помогла. Спросила:

– А когда Наташа приедет?

– Говорила, после восьми, но…

– Я бы не рисковала.

– Думаешь? Вообще-то да, она может… Я у ее подруги был, мы вместе были, тоже на даче, Наташка по делу отъехала, сказала, что часа на три, а сама через минут пятнадцать вернулась: ой, я сумочку забыла!

– Проверяла? Ревнует?

– Есть такое дело.

– Тогда давай отложим. Я не хочу ей больно делать.

– А я хочу? Я люблю ее, между прочим.

И голос дрогнул тут у Паши, дрогнул он и потеплел, и была в этом голосе чистая правда – любил он Наташу. Скучал по ней. Хотел, чтобы побыстрей приехала.

– Ты иди, а я оденусь нормально, – сказала я.

Паша ушел, я оделась нормально – купальник сунула в сумку, на себя – обычное белье, джинсы, белую футболку (без рисунка и надписи – не люблю принтов), а сверху белую сетчатую кофточку. Белый – цвет невинности.

Спустилась вниз. Паша сидел за столом, в рубашке, перед ним стояла тарелка, на которую он счистил с шампура куски мяса. И бутылка водки, в которой осталось на донышке. Похоже, он ее опустошил за несколько минут. Паша, запрокинув голову, допивал – так не отпивают из стакана, если в нем было немного, так допивают полный. Выдохнул, со стуком поставил стакан на стол, взял большой кусок мяса, сунул его целиком в рот, усиленно зажевал. Спросил сквозь жевание, непослушным, уже запьяневшим ртом:

– У-е-а?

Или «о-е-а» он сказал. Или «а-е-а» Что-то среднее между «у», «о» и «а».

– Успела, – ответила я. И тут же: – В каком смысле?

Паша прожевал и повторил:

– Я говорю – оделась?

– А не видно?

– Да ладно тебе. Я вот что. Я сказал – отложим. Уточняю для ясности – отложим навсегда. Зря мы это.

– Согласна.

– Сестра, не сестра, а все равно почти родственница. И я Наташке в принципе не изменяю. Никогда. И сейчас ничего не было, а так… Увлеклись.

Он склонил голову, печально посмотрел на бутылку остекленевшими глазами и сообщил ей:

– Я за Наташку любому голову оторву!

И налил остатки в стакан, и выпил, и пошел в дачу. Вернулся с другой бутылкой, налил из нее, но очень немного. Выпил, сказал:

– Норма! Пол-литра и три капли, как отец говорит. Он тоже запросто пол-литра осваивает. И три капли. А пьянеть начинает после семьсот. Железный человек. Выпьет – и работает. И я буду.

Паша пошел к даче. Шел довольно странно – приподняв руки с опущенными вниз кистями, и ставя ступни внутрь, так ходят медведи в цирке.

Он появился с лопатой и принялся вскапывать землю. Работал рьяно, с размаху всаживал лопату в землю, ударял ногой, вбивая лезвие (я знаю теперь, что оно называется штык) в землю, поддевал пласт, переворачивал и тут же всаживал опять. Некоторое время молчал, а потом, не снижая темпа, начал рассказывать, как был подростком с родителями в Италии, гостили у двоюродной сестры матери, вышедшей замуж за итальянца, и этот итальянец был пожилой, но крепкий.