Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира

Но женщины продолжали работать. В шахтах, где не было подъемных механизмов, таскали уголь на спине. «В день я делаю от сорока до пятидесяти ходок [на поверхность], – рассказывала шотландка Мэри Дункан, – и выношу на себе два английских центнера. Некоторые носят и по два с половиной, и по три, но это уж нужно совсем себя не щадить». Таким образом, каждая женщина доставляла на поверхность от полутора до двух тонн угля за день работы, за который ей часто платили не более восьми пенсов. Неудивительно, что шотландский инженер-строитель Роберт Болд рассказывал: он видел, как женщины, выходя из шахты, «заливались слезами» от тяжести своей работы, а одна «замужняя женщина… измученная непомерной тяжестью угля, дрожа каждой жилкой, почти не держась на ногах, которые подгибались под ней», душераздирающим голосом, еще долго его преследовавшим, так выразила чувства всех своих товарок: «О, сэр, до чего же это тяжкий труд! Хотела бы я, чтобы первая женщина, попробовавшая носить уголь на себе, сломала спину, так что больше бы никто и не пробовал!»

Заботила ли кого-нибудь жизнь этих мучениц Индустриальной революции? Пожалуй, яснее всего говорит об этом гневная тирада Маргарет, герцогини Ньюкасл (XVII век): «Эти женщины живут как совы или летучие мыши, рожают как дикие звери, умирают как черви». Но и этот кошмарный, безнадежный, калечащий и убивающий труд еще не был пределом страданий. Многие женщины в детстве сами побывали в трудовом рабстве на шахтах: девочки спускались в шахты и начинали открывать двери для проезда вагонеток уже в пять лет, «неизменно в более раннем возрасте, чем мальчики… поскольку, по повсеместным наблюдениям родителей, девочки более сообразительны и раньше мальчиков учатся быть полезными»[287] – и дальше у них не было иного выбора, кроме как беспомощно смотреть, как шахты губят жизнь их собственных детей. Что это означало для матери и ребенка, можно понять из показаний семнадцатилетней работницы, десять лет трудившейся на текстильной фабрике на севере Англии.

– После полугода работы у меня появилась слабость в коленях и лодыжках; она не проходила и становилась все хуже и хуже. По утрам я едва могла ходить, так что брат и сестра из доброты ко мне брали меня под руки и бежали со мной до фабрики добрую милю. Ноги мои волочились по земле, от боли я не могла ступить на них. Стоило нам опоздать хоть на пять минут, надсмотрщик брал ремень и стегал нас до синяков… В семь с четвертью лет я была здоровой и крепкой, как все…

– Ваша мать, вдова… не могла себе позволить забрать вас с этой работы?

– Не могла.

– Она очень расстраивалась, видя, что работа вас уродует и калечит?

– Несколько раз я видела, что она плачет, и спрашивала, почему. Тогда она не отвечала мне, но объяснила потом[288].

Вынужденные работать столько же, сколько их родители, и взваливать на себя бремя, не уступающее бремени взрослого (зафиксированы несколько случаев, когда взрослый мужчина-шахтер надрывался, пытаясь взвалить корзину угля на спину своему ребенку), эти «отпрыски бедных тружеников» оставались детьми лишь по названию. Тех, кто не выдерживал этих немыслимых требований, ждали безжалостные, иногда садистские наказания: так, «дурному мальчишке» на фабрике гвоздей пробивали ухо гвоздем, а «непослушная девчонка» рисковала тем, что ее протащат по всей фабрике за волосы[289]. Дети боялись повторения наказания, а родители – того, что их ребенок потеряет работу и с ней заработок, и это делало семьи беспомощными перед любым насилием над детьми. Впрочем, когда маленького сына одной женщины избили «валком» (деревянным шестом от двух до трех ярдов длины и около пяти дюймов в диаметре) так, что его начало рвать кровью, это оказалось для нее слишком. Вот как рассказывал об этом сам мальчик: