Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира

Каждая из естественных функций женского организма превратилась в опасный кризис: неудивительно, что рационально мыслящий мужчина не готов был полагаться на этот «немощный сосуд»! Под прицелом псевдобиологии женщина выглядела существом безнадежно хрупким и немощным, не только телесно, но и в той ее области, что краниологи неохотно соглашались считать женским умом. Нервные расстройства и психическая нестабильность – вот ее удел; и никакой надежды исправить дефектные серые клеточки образованием – ведь обучение юных леди несет в себе риск «чрезмерной стимуляции» их слабых умственных способностей, а это чрезвычайно опасно. Философ Герберт Спенсер, которого Карлайл за его выступления в дебатах об эволюции назвал «величайшим ослом во всем христианском мире», одним из первых заговорил об опасных последствиях «перенапряжения мозга» у молодых женщин: диатез (нервозность), хлороз («бледная немочь» или анемия), истерия, задержка роста и болезненная худоба – вот самое меньшее, чего может ожидать девушка, рискнувшая открыть Катулла. И это еще не все! Перегрузка мозга, предупреждал Спенсер, «вызывает… плоскогрудость»; следовательно, даже те, кто «не умирает от чрезмерных учебных нагрузок», уже не смогут «выносить и вырастить хорошо развитого ребенка»[341].

Спенсер – не единственный мужчина тех времен, опасавшийся, что ценой спасения женщин от «естественного» невежества станет «вырождение, хилость и болезненность расы». Однако существо, слабый ум которого непригоден даже для учебы, ни на что более серьезное и подавно не способно. Так предполагаемая физическая и умственная слабость женщины сделалась предлогом для отказа ей в гражданских и юридических правах, да и вообще в любом изменении того «естественного состояния», в котором она находилась. Даже в 1907 году некий английский граф заблокировал законопроект, предлагавший дать женщинам ограниченное избирательное право на местном уровне, мотивировав свое решение так:

Полагаю, они слишком истеричны, слишком склонны руководствоваться чувствами, а не холодным рассудком, и… отказываться от любых компромиссов. Не думаю, что женщины способны заниматься делами государственного управления; на них нельзя положиться[342].

Этого оратора поддержал другой видный британский аристократ, высказавшийся еще откровеннее: «Следует опасаться, что, если мы отнимем у женщины положение, занимаемое ею ныне, полученное не от искусственного образования, а от самой природы, если перенесем ее из домашней жизни в жизнь политическую… это дурно повлияет на дом и семейное счастье всех членов общества». Сам этот лорд, как видно, не был чересчур обременен ни «искусственным», ни каким-либо иным образованием, однако свой интерес понимал четко и ясно: любая попытка женщин вырваться из навязанной им «неполноценности» грозит повредить ткань общества, а значит, ей надо противостоять.

Что до «положения, полученного от самой природы», надо заметить, что поддержание женщин в униженном и бесправном состоянии требовало значительных общественных и культурных усилий. Третьим и самым открытым врагом женской эмансипации в XIX веке – после индустриальной революции и победы науки над здравым смыслом и разумом – стал закон. Нигде его вражда к женщинам не проявлялась так откровенно, как во Франции с ее «Кодексом Наполеона», прославленным как самый прогрессивный свод законов своего времени: история не уточняет, был ли связан этот энтузиазм с тем, что в этом кодексе содержалось и самое последовательно анти-женское законодательство всех времен. При Старом режиме замужние женщины обладали достаточно широкими правами, могли распоряжаться собственным имуществом и играть значительную роль в общине. Революция только расширила их права – например, облегчив развод. Но Наполеон, решив восстановить французские законы на основе римского права (точнее, корсиканского менталитета), твердой рукой вписал в них обязанность полного подчинения женщины мужчине и рабского повиновения всем его желаниям.