Кто они такие

Но, Капз, я видел такое дерьмо в книгах, брат. Эти журналисты, эти наблюдатели, которые не жили на дороге, ни дня в своей жизни не занимались грязью, пишут о братве, месящей грязь, выдумывая, додумывая, создавая всевозможных демонов, чтобы читатели в них верили. Но мы-то знаем правду. Мы знаем, что на самом деле происходит, а потом ты читаешь такое дерьмо, а ведь кто-то реально делает деньги, сочиняя всю эту ложь. Прикинь?

Охуеть, ты от них камня на камне не оставил, говорит Капо, тебе надо покурить, и дает мне шишку амнезии.

Кто они ваще

Я снова дома, у родителей. Все спят, темнота мягко разлилась кругом. Я в прихожей. Выдыхаю и закрываю рот, но каким-то образом нижний ряд зубов налезает на верхний и защелкивает челюсти. Верхний ряд скрипит от такого давления. Я в панике от того, что не могу открыть рот. Нижний ряд дико давит-давит-давит на верхний, и я понимаю, что должен как-то сдвинуть челюсть в естественное положение. Я давлю на челюсть, не в силах больше это выносить и не зная, как еще открыть рот. Челюсть встает на место, но сила давления выбивает весь верхний ряд зубов. Выбитые зубы сыплются мне на язык. Я чувствую их во рту. Отдельные зубы еще держатся на десне, но непрочно. Я провожу по ним языком и чувствую, как они качаются.

У меня уходит полминуты, чтобы проверить каждый зуб в верхнем ряду, надавливая на него большим пальцем, прежде чем я понимаю, что мне снова это приснилось. Каждый раз одно и то же. И никаких странностей, по которым можно понять, что это сон. Никакого искажения реальности. Всякий раз, как я чувствую, что зубы шатаются, я понимаю, что они вот-вот выпадут, и придется довольствоваться протезами, и на меня накатывает страшное чувство потери. Проснувшись, я проверяю зубы и испытываю огромное облегчение, не проходящее почти все утро. Я не знаю, что значит такой сон, но он тревожит меня гораздо сильнее, чем сны с насилием. После тех я хотя бы просыпаюсь и понимаю, что вернулся в реальность. А после сломанных зубов я просыпаюсь и думаю, что вчера на самом деле выломал себе верхние зубы, и сокрушаюсь, как я мог допустить такое, и только потом понимаю, что это был сон. Наверно, меня в жизни ничто так не угнетало.

До каких-то пор мне не снился этот сон. До всех этих движей и скоков, и всей этой жести. До того, как я узнал, что направленный в живот ствол – это страшно, страшнее даже, чем в голову. До движей с отжатием мулек, «Ролли» и «Картье». До всех этих выбитых дверей и забегов на хаты, где я никогда не был. До воровских наколок и грилзов с брюликами. До того, как узнал, что нужно вымывать следы пороха из ушей бензином. До того, как узнал, что, если пыряют или стреляют в живот, может завонять дерьмом, если задеты кишки. До того, как узнал настоящих друзей и предателей, и того, что это может быть один человек. До того, как понял, что Никто Не Застрахован. До того, как появилась плотная, шерстяная клава на зиму и тонкая, хлопковая, на лето. До того, как погрузился на дно и понял, что мне нечем дышать. До этих снов о выбитых зубах. До всего этого был самый первый движ, самый первый скок, самый первый раз.

Мне было тринадцать, шла середина учебного года, и я пошел в гости к этому брателле, Генри, с которым сдружился в частной школе. Его родители были дико богаты, они жили в таком здоровом доме в Барнсе, где наверху была комната, которую мы называли игровой, с большим телеком и приставкой Плэйстэйшн, и мы могли весь день играть там в игры. Внизу был холодильник, забитый банками «Доктора Пеппера» и бутылками «Снэппла», – Генри называл его питьевым холодильником, потому что был еще другой, забитый едой, – я сроду ничего подобного не видел. Для меня это было форменное шоу в духе «МТВ, По домам», где рэперы показывают свои кухни, бассейны и все такое. Я выдул пять банок «Доктора Пеппера», слопал полную миску M&M’s и несколько пачек кукурузных чипсов, так что меня вырвало. Затем мы заказали пиццу «Домино», я объелся и не хотел идти домой.