Кто они такие

Был почти вечер, когда я вернулся на станцию Ройал-оук. Я перешел ржавый зеленый мост, размалеванный из баллончиков, и, перейдя дорогу за мостом, увидел, что навстречу мне идут пацаны, примерно моих лет – их было шестеро. Мне оставалось пройти всего улицу до дома. Когда мы с ними поравнялись, они преградили мне путь – все в капюшонах – и прижали к стене на углу, со словами, эй, нахал, слышь, чего. Они достали ножи, и один из них приставил перо мне к горлу – я почувствовал, как острие натянуло мне кожу, – и один из них сказал, видишь это лезвие, старик? Оно прошьет тебе глотку, если станешь врать, ясно? Я скосил глаза на лезвие. Они стали спрашивать меня, откуда ты, старик? А когда я замялся, они сказали, гони лавэ, сколько при тебе? Есть мобила? Я не знал, что говорить. Мне хотелось соврать, что у меня ничего нет, но врать по трусости я не хотел. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня зарезали, и я сбивчиво что-то говорил. Я злился на себя за то, что мой голос дрожал, и только повторял, ладно вам, пока они щупали мои карманы. У меня было порядка двенадцати фунтов, которые отец мне дал, зная, что я пойду в гости к школьному другу, чтобы я не выглядел бледно, если мы будем что-то покупать. Хотя обычно у меня не бывало карманных денег. Короче, они забрали у меня все монеты, и в этот момент мимо нас пошла группа младшеклассников с четырьмя училками. Училки видели, что происходит. Эти пацаны даже не убрали ножи и не попытались прикрыть их. Я посмотрел на училок, проходивших мимо. Мне хотелось позвать на помощь, но я подумал, раз они видят нож, приставленный к моему горлу, они вмешаются и что-то сделают. Но напрасно. Они взглянули на меня, затем отвели взгляд и прошли мимо, суетясь над детворой в светоотражающих жилетах. Пацаны, прессовавшие меня, отвели взгляд на секунду. Я дернулся в сторону и припустил за угол. Я помню, что на мне были белые джинсы, и мои ноги казались длинными и тонкими, как палки, которые могли сломаться в любую секунду, и я сиганул через стенку во двор первого попавшегося дома и скрючился в кустах, слыша, как бешено колотится у меня сердце, ненавидя себя за испытанный страх, за то, что был слабаком, за то, что не дал по роже тому пацану.

Когда я вернулся домой, отец спросил, не осталось ли у меня мелочи от денег, что он дал мне. Сперва я сказал, что ходил в пиццерию и все потратил. Но потом признался ему и маме, что меня ограбили, угрожая ножами и все такое. Отец зацокал языком и ничего не сказал, а мама сказала, почему ты не убежал? Ты всегда должен убегать. И это задело меня больше всего. Это был предел унижения. Словно они говорили мне, что я из семьи слабаков, семьи тех, кто убегает. Я понял, что никто мне не скажет, как стоять за себя, и мне придется усвоить это самому. Может, они так повели себя потому, что приехали в эту страну в поисках лучшей жизни. Но моя проблема была в том, что никакой другой реальности я не знал. Поэтому я пообещал себе, что больше никогда не буду слабаком, никогда никому не позволю отжать мое добро, никогда не убегу, как ссыкло, никогда ни перед кем не стану дрейфить, словно я ничтожество, с которым можно делать что угодно. Я понял кое-что о жизни, как и то, что никто мне не скажет об этом: в этом мире я один, и никто за меня не заступится, так что, если меня это не устраивает, мне надо стать жестким. Надо стать хладнокровным. Надо никогда не выходить из дома без пера, птушта в следующий раз я порежу чувака. Надо стать… Я пошел к себе в комнату, а потом снизу позвал отец, сказав, что ужин будет через пять минут. Когда я спустился, мама спросила, вымыл ли я руки, и я сказал, да, кипя злобой на нее, а когда сел за стол, у меня возникло чувство, что мы толком не знаем друг друга, и я ничего не сказал за весь ужин.

Затем я сделал первый скок. Мне было четырнадцать. Время шло к часу ночи. Все спали, и я надел черные джинсы, черную толстовку «Найк-атлетик» и прошел на цыпочках мимо родительской спальни, слыша храп и молясь, чтобы он продолжался. Спустившись, я зашел на кухню и взял из ящика рядом с раковиной разделочный нож. Помню, как в кухню заглянула луна, но она не пошла за мной в прихожую, где я натянул кеды и выскользнул из дома. Я оставил дверь на защелке, спустился на крыльцо и остановился. У входа валялись рекламки еды, и я напихал их в зазор, чтобы дверь за мной не закрылась. От двери к улице тянулась высокая стена, так что прохожим было не видно крыльца, пока они не поравняются с ним. Я затаился.